слегка наклонил голову.
Чемпуров оттянул рукав плаща, тускло блеснули часы.
— А теперь отбой. Для вас, как для новоприбывших, подъем в семь часов. Хоменко, устраивай людей.
По одному переступали синий круг на полу, в центре которого стояла отверделая фигура с голубоватым пятном лица и с повязкой. За темным, качающимся пятном — сержантом — шли в темноту. Кто-то обо что-то споткнулся, темное пятно обронило вполголоса:
— Потише, люди спят.
Тут мы увидели: лунная дорожка высвечивает ряды табуреток, на них — форма, и погоны тянутся по краю одной ровной линией, темно-багровой полосой уходят в темноту.
В конце барака сержант молча указал свободные места и пожелал, уходя, спокойной ночи.
Легли. Чую запах твердой простыни, запах известки близкого такого потолка, где-то посвистывают носом, скрипнула койка, кто-то пробормотал что-то. Над моей головой окно, смотрю и вижу одинокую слабую звездочку. Сегодня… суббота. Да, сегодня суббота, двадцать девятое июня… Звездочка мигает, мигает…
Глухой неясный шум доносится откуда-то, все ближе и ближе. И вдруг пробилось — зазвучали незнакомо и как-то особенно отчетливые голоса, совсем рядом зазвучали:
— А я р-раз в хлеборезку, в щелку смотрю — Алакаев! Где, кричит, этот рас…
— Ха-ха-ха. А ты?
— А я и не дышу, а мясо через кулек ж-жет!
— Колек, есть курить? — новый голос.
— Есть, «Астра», протяни руку…
Голоса дрогнули, сливаются, сливаются… Мелькнуло — в школе, когда ездили в колхоз, жили вот в таких же бараках, и по ночам также не спали, разговаривали так же, курили… Пойти бы к ним, познакомиться, посидеть…
Мягкий гул накатывает, приподнимает и стискивает постепенно. Качается плавно какое-то огромное белое, безлюдное поле, отчего это оно качается?.. Слышатся где-то толчки, все ближе и ближе… вот совсем близко и громко…
— …Четыре! — хлестнул обрывок. И я, ударившись обо что-то, разомкнул глаза. Локти мои вонзились в края койки, голова вертится, вытряхивая остатки сна.
— Подъем сорок пять секунд, форма четыре! — кричал у выхода сержант с ярко-рыжей головой. — Вылетай строиться!
Прыгали повсюду скомканные лица, дергались руки, кувыркались с грохотом табуретки — и все это неслось к выходу.
— Новоприбывшим отбой! — Крик ударил — повалились на свои места. А те, другие, неслись по узкому проходу. У выхода стояло еще пять-шесть сержантов. Они стояли и внимательно смотрели на приближающуюся кучу перекошенных лиц, крутили ремни, захлестнутые на запястьях рук.
— Отбой, сорок пять секунд, время пошло! Куча грохота, сметенная командой, уже неслась обратно, на бегу сдирая форму, выпрыгивая из сапог, а вдогон щелкали ремни и слова:
— Десять секунд прошло! Двадцать секунд прошло!..
Скрипели, стонали койки под прыгающими в них телами, а голос рыжего уже подкидывал их обратно:
— Подъем сорок пять секунд!
Бух-бах! Ба-бах!
Щелк! Щелк!
Мы лежали, придавленные этим грохотом, и не было сил повернуть голову. И почему-то самым страшным было это: «Форма четыре!» Я не вижу лиц, лежащих вокруг, но чувствую по сгустившемуся воздуху, как они отвердели и как подрагивают у всех стиснутые веки. Как у меня.
— Ну что, научились вставать? — спрашивал рыжий. Куча тяжелого хрипа шатается между стен, оседает, уменьшается… застывает.
— Так, сейчас кросс вокруг сопки. Через тридцать минут вы стоите на плацу. Одного нет — все бегут по второму кругу. Напра…
Дверь резко дернулась, оборвав команду, и что-то пятнистое мгновенно заполнило казарму, заполнило одновременно с голосом:
— Так что у вас, Юрченко?
— Кросс, това…
— Отставить кросс, уборка территории, — пятнистый плащ колышется, в глазах рябит. — Почему койки до сих пор не заправлены?
— Сейчас…
Пятнистый шагнул к отверделой шеренге, вонзил руку в нее и с треском оторвал что-то.
— Это что? Подворотничок? Тряпка помойная!.. Юрченко!
— Я! — выбил из себя резко рыжий.
— Головка от… Это подворотничок, я спрашиваю? Юрченко молчал. Он стоял спиной ко мне, и я не видел его лица. Но я видел его спину: она разбухала, натягивая хэбэ… уже закрывает весь строй.
— Снимите хэбэ, — быстро сказал пятнистый тому, кого вырвал из строя вместе с подворотничком. Тот снял. Вижу его лицо: оно подрагивает, вот-вот разорвется. — Отдайте вашему командиру, пусть он вам пришьет подворотничок.
Лицо комкается, как снятая форма в руках. Лицо это неуверенно смотрит на сержанта. Нет, не на него самого, а на плечо его разбухающее.
— Выполняйте приказ, солдат! — стегнуло по скомканному лицу. — Юрченко, возьмите. И учитесь быть хорошим командиром.
Резко зарябило в глазах — пятнистое исчезло, оставив тишину.
И в тишине раздался хлесткий звук — зажатая в руке сержанта гимнастерка стегнула по съежившемуся лицу.
— Чмо болотное! Тебе что, времени не хватает?.. Мамед, веди их на уборку, а я с этим позанимаюсь.
Площадка у выхода опустела, только в воздухе подрагивают две темные полосы — это осталось от стоящих секунду назад.
— Упал! — негромко проговорил Юрченко. Солдат кинулся вниз, теперь его не видно. Сержант обошел то место, где на полу распласталось тело, обошел, и я увидел его лицо и… прикрыл глаза.
— Пошел! Раз-з… два-ва-а… р-р-раз… дв-ва-а-а… Оттуда, снизу, послышался шум и дыхание — все громче и чаще.
— Ра-аз… раз команда была! Снизу уже слышался звук, будто с трудом выдирали гвоздь.
— …Два-а…
Чувствую, как весь твердею. Чувствую, воздух вокруг от таких же отверделых тел сгустился до предела и давит, давит…
Глухой стук, и вопль разорвал этот воздух:
— Не могу я, товарищ сержант!! Ы-ы-ы… Корпус рыжего покачнулся, и — тупой звук. Еще, еще — он бил лежащего ногами.
— Встать! Встать, с-сука!
Что-то завозилось внизу, и замаячило — вот-вот расплывется — пятно. Поблескивающие глаза рыжего суживаются: он хочет сдавить это пятно, придать ему прежнюю форму.
— Докладывать кто будет? Полковник Мамонтов?
Уже отвердевающая рука поднялась к голове, послышалось:
— Товарищ сержант! Рядовой Морозов… — вы-вы-полнял первое специальное упражнение по… по укреплению дисциплины во внутренних войсках МВД СССР! Отец мой родной — маршал Яковлев, размер его ноги сорок пятый, размер шинели пятьдесят шестой!
— Запомни, Морозов, — голос выходил из рыжего, как воздух, и весь он оседал, уменьшался. — Запомни: еще раз увижу у тебя грязный подворотничок, заставлю сожрать, понял, да? Бегом на уборку!
