человеческая история. Не дикарская.
— Это правда — то, что ты сказал? — спрашивает Элсу сиплым шёпотом. — Ведь мне ни к чему врать, да? Зачем врать смертнику?
Нги-унг-лянские ребята в этом возрасте — обычно столько же девочки, сколько мальчики: слишком чувствительны, слишком эмоциональны, хоть и агрессивны, и склонны к риску изрядно — гормональный фон неустойчив — но Элсу, кажется, и вправду определившийся мужчина не по годам. Первый признак — ответственность не только за себя.
Иногда мне кажется, что даже вполне взрослые лянчинцы и за себя-то тяжело отвечают…
— Я не вру, — говорю я. — Клянусь. Я вернусь, а ты поспи.
Элсу кивает и сворачивается на койке клубком, подтягивая босые ноги под полушубок. Я выхожу — и стражник запирает решётку.
И-Ур показывает мне 'зверинец'. Я начинаю сомневаться в успехе собственного плана.
Логично представить себе, что в тюрьме — отбросы общества, но я, откровенно говоря, не ожидал, что зрелище выйдет настолько жалким. Кши-На — слишком элегантно выглядит; волей-неволей лезет в голову всякий вздор о Робин-Гуде и прочей уголовной романтике.
А вот ничего подобного. В обществе, где все носят оружие с малолетства, а едва научившись его держать, тщательно изучают приёмы боя — независимо от сословия и статуса — насильственные преступления сведены почти к нулю. В обществе, где у купцов и ремесленников высокого пошиба есть Имена Семей, как у дворян, посягательство на чужую собственность — удел законченных ничтожеств. Похоже, встроенный кодекс бойца работает на Нги-Унг-Лян куда чётче, чем на Земле. Называть то, что я наблюдаю, 'миром криминала' — слишком громко.
В каменных клетках за решётками — те самые пропойцы, какие до сих пор не встречались мне в прочих местах, какие-то унылые личности без признаков интеллекта на лицах, битые-перебитые, заискивающе хихикающие создания непонятного пола, похожие на ошпаренных дворняжек… Если в живописном разбойнике, показанном мне в Башне, ещё чувствовалось самоуважение и общественный вызов, то в этих — не видать ни того, ни другого. От них несёт хлевом, они сидят и лежат на грязной соломе в каком-то отупелом оцепенении; только один из всей, набитой в 'обезьянник' кодлы, вдруг, подскочив к решётке, тянет ко мне руки и клянчит 'пару серебрушек несчастненькому' визгливым фальцетом. Стражник лупит его ножнами меча по пальцам с отстранённо-брезгливым видом.
— Красавцы? — насмешливо спрашивает И-Ур, и я смущённо улыбаюсь.
Я оценил его должность и его службу. Суровая до жестокости жизнь в Кши-На держит аборигенов в струнном напряжении — большинству выживших находится место в системе, а сюда, на дно, сбрасывается только ни на что не пригодный балласт. В Кши-На — совсем другая романтика: Робин Гуд бы аборигенам не понравился, чтобы не сказать сильнее.
Мы идём дальше. Мальчишки, которых помиловали до статуса будуших рабынь, содержатся отдельно. И-Ур, провожая меня в другой бастион крепости, замечает:
— Эти — ещё слишком молодые, чтобы совсем оскотиниться. Если кто пожалеет и в дом возьмёт, может, из них и выйдут приличные женщины… женщину создаёт мужчина, глядишь, и выправятся — а порядочными мужчинами им не бывать, это уж точно.
В помещении для мальчишек чище и теплее. В клетке — пятеро, и эти реагируют на окружающее куда живее: при виде нас с И-Уром вскакивают с мест, смотрят с отчаянной надеждой. Прислонившийся спиной к стене шкет в заношенном тряпье, с грязными русыми волосами до плеч, не заплетёнными в косу, свистит и презрительно бросает товарищам по несчастью:
— Напрасно всполошились, девочки! Никто из нас и обломка ножа не стоит — а вы на церемониальный меч пялитесь!
— Заткнись, гадина! — взвизгивает более чистый парнишка с мелкими чертами лица — совсем девчонка. — Ты ничего не стоишь, помоечник! Господа, не слушайте эту тварь!
— Уважаемый Господин! — темноволосый мальчик в рубашке с вышитым воротником цепляется за решётку, прижимается к ней всем телом. — Послушайте, пожалуйста… я же не знал, Небом клянусь, я понятия не имел, что так выйдет… я больше никогда…
Кто-то за его спиной кидается на солому и истерически рыдает. Лохматый шкет издевательски хохочет и показывает пальцем. И-Ур усмехается:
— Звёзды небесные, а не Юноши.
— Уважаемый Господин Смотритель, — говорю я, — мне надо с ними поговорить. Я не уверен, но, возможно, кто-нибудь из них и подойдёт.
И-Ур кивает.
— Извольте, беседуйте, Уважаемый Вассал Эк-т. Если кто приглянется — пошлёте ко мне стражника.
— Я вам подойду, Господин Вдрызг-Неизменный, — тут же подсовывается лохматый. — Только взгляните на меня — я буду красивая и честная девица, чтоб мне лопнуть!
— Не лезь, ворюга! — парнишка, смахивающий на девчонку, замахивается на него кулаком.
— Оэ! Я — ворюга, а ты — Дочь Ночи!
— Уважаемый Господин, — молит темноволосый, — ну послушайте, Неба ради!..
— Эй, фуфлыжник! — окликает его лохматый, засовывает в рот большой палец и прикусывает у первого сустава — чудовищно вульгарным жестом. — Твой хозяин тебя послушает… может быть.
— Да отойди ж ты в сторону, урка! — плотный парень отталкивает лохматого плечом, тот мерзко хихикает:
— Сильная девочка, легко родишь!
— Ну вот что, красавцы, — говорю я. — Или вы сейчас замолчите, или я ухожу.
И наступает тишина. Даже рыдавший перестаёт рыдать, встаёт и подходит к решётке, размазывая слёзы по лицу. На меня смотрят напряжённо и вопросительно.
— Значит, так, — говорю я. — Одного из вас я могу отсюда забрать.
— Меня! — тут же говорит лохматый.
— Послушай сперва, дурак, — хмыкает плотный и спрашивает. — Куда, Уважаемый Господин?
— Уважаемый Господин, — тут же выпаливает темноволосый, — я тут случайно, Небом клянусь, я из хорошей Семьи, я сделаю всё…
— Начнём с того, что мне вы не нужны, — говорю я. — И лёгкой жизни не обещаю. От унижения избавлю. Но — и только.
Они снова затыкаются.
— Кто из вас чувствует себя в силах стать подругой лянчинского Принца? — спрашиваю я. — Это — благое дело. Я хочу, чтобы тот, кто решится, стал ему настоящей подругой, партнёром и товарищем. Принц — варвар, он не знает, что такое свободная женщина, он заточен под мир рабства, страха и боли. Если среди вас найдётся смельчак, его дети станут лянчинскими Львятами.
Лохматый снова свистит. Плотный сплёвывает:
— Ага. Клеймо на лоб — и всю жизнь валяться в ногах у вонючего дикаря. Спасибо, я не настолько глуп.
— Ещё бы, солнышко, — язвит лохматый. — В борделе-то лучше!
Темноволосый прячет глаза:
— Уважаемый Господин, мне жаль… но — нет. Может, меня выкупит человек, а не животное с юга.
Лохматый издевательски смеётся:
— У-сю-сю, Уважаемая Госпожа, вы такая наивная! — и перехватывает его ладонь в сантиметре от собственной физиономии.
— Ты? — спрашиваю я у похожего на девчонку.
Он изо всех сил мотает головой:
— Нет-нет-нет! Мне ещё жить не надоело!
Рыдавший под шумок молча ретируется в глубь камеры.
— Значит, нет? — спрашиваю я. Не стоило и пытаться.
