— Я храню верность покойной жене, — говорю я.
— Ты сам в это не веришь. А я не верю, что у тебя вообще была какая-нибудь жена.
— Была…
— Ах, Ник, не в этой жизни!
Да, змей проницательный, не в этой… Странно вспоминать Зою, прожив в этом мире почти год. Её потрясающую, жаркую, тропическую красоту. Её подчёркнутую независимость. Её железобетонную, непробиваемую уверенность, что после свадьбы кончается молодость и, по большому счету, жизнь. Её жажду заполнить себя сильными эмоциями впрок — следующую из этой уверенности. Её непосредственный, естественный, как дыхание, умилительный эгоизм, делающий её безмерно снисходительной к людям, которых она даже при большом желании не могла бы воспринять всерьёз…
Её нелюбовь к детям, доходящая до отвращения к одной мысли о беременности. Если бы не это, я не расстался бы с Зоей… хотя такая выкладка звучит довольно нелепо. Под конец нашего странного союза она сама им тяготилась, хоть и длила — больше по привычке… В конце концов, я всего лишь скучный муж, давно переставший быть мальчиком и никогда не бывающий дома — а мир полон интересными мужчинами, не настаивающими на патриархальной дури, вроде верности и детей. Отделалась от меня с радостью…
'Разве ты не знаешь, что все люди, в сущности, полигамны?' Знаю. Очевидно, я — какой-то реликт, обломок далёкого мрачного прошлого. Ощущение, что мне могут кого-нибудь предпочесть, делает меня нервозным и агрессивным; я потенциально готов драться с соперниками — и это кажется многим моим современницам глупым и пошлым. Люди Земли должны быть свободны.
Друг от друга.
И Нги-Унг-Лян, мир, полный опасных страстей, действует на меня как-то странно. Этот пигмалионский принцип — выбираешь материал и создаёшь себе возлюбленную из сумасшедшего клубка жестокости, товарищества, страданий, преданности и доверия выше земного понимания — трансформируется в моём сознании в дикие сны с кровавыми превращениями.
Видимо, с моей психикой не так хорошо, как хотелось бы. Иначе я не лез бы в эти дебри и не допускал бы даже мысли, что Ри-Ё мне не подходит не потому, что он — абориген и нелюдь, а потому, что он — не мой тип. Не совпадаем, стало быть, по всем пяти знакам, хех… Впрочем, во сне и фантазиях здешние любовные игры выглядят привлекательнее, чем наяву.
Эта история в Квартале Придорожных Цветов… она меня зацепила. Я вожусь с Ри-Ё слишком много, его несчастье воспринимаю, не как сбор информации, а как своё личное дело. Я основательно нарушил Кодекс о невмешательстве — и даже не заметил: меня Ри-Ё волновал, как свой, как родня. Как братишка. Мне до смерти хотелось, чтобы ему было не слишком больно, и детской любви его было жаль, и средневековой невинности этой… давно утраченной землянами. И за суетой я чуть не упустил из виду принципиальнейший момент: ко двору Кши-На прибыли лянчинские послы.
Это надо обязательно отметить. Их приезд так облегчает мне задачу: вот они, лянчинцы. На блюдце с голубой каёмочкой. Чужие мне и чужие Кши-На.
Я присутствую на приёме.
Южные ребята выглядят брутально. На контрасте с моими друзьями из Кши-На — так брутально, что даже забавно. Если северяне считают главной задачей очаровать, то южане, очевидно — напугать. Килограмм малофункциональных железяк, вроде заклёпок и цепей, на каждом из послов символизирует, по всей вероятности, силу носителя, тяжёлые кривые мечи типа ятаганов — прямую угрозу, а обстриженные волосы — ну, может быть, и просто для удобства, конечно. Хотя принцы крови обычно заботятся не об удобствах, а о производимом впечатлении.
Косы северных аристократов определённо имеют сакральный смысл. С моей точки зрения — с экзопсихологической точки зрения, я бы сказал — отсутствие волос обычно не означает ничего доброго. Особенно отсутствие волос в присутствии серьёзного оружия. Показательно.
И вломились они, как хозяева положения: грубые бойцы, сила — во всю эту северную куртуазность. Явились требовать.
Львята. Это, по-моему, единственный изъян. Надо было — Львы. Страшилища. Ужас. А Львята — это слишком пушисто. Но Лев у них в Лянчине только один. Принцы-послы — всего лишь детёныши, как ни крути. Принцы — детёныши в любом возрасте. И всё это множество цепей, шипов, острого железа и львиных морд, вся эта тропическая смуглость, и шрамы, и открытые шеи, и бугры мышц — всего-навсего компенсация титула, изящно оскорбительного. Только Львята — и Львами им, скорее всего, никогда не быть.
И за бронёй из брутальности, силы и внешней самоуверенности мне мерещится постоянный страх перед собственным поражением. Им обязательно надо оставаться Львятами — и каждый из них, наверное, жаждет стать Львом. Поэтому они здесь.
Покойный король пообещал, что продаст их пленного братца в бордель. Донес до сведения Льва — умно. Принцам, конечно, жаль брата и принцип не велит оставлять своих в беде — но что-то они слишком близко к сердцу это приняли. Не иначе, как представили себе — себя в плену. Это ведь у сволочей-северян может войти в привычку! Вояка такого сорта на смерть пойдёт, поплёвывая — как победитель, а вот жить несчастной шлюшкой… как же воевать-то при такой жуткой перспективе? Поэтому давят изо всех сил, сходу. Северяне, гады, забудьте даже думать!
А наш Государь чудесно и спокойно себя ведет… его, видит Бог, хорошо учили. Он южан понимает и самым элегантным образом — как во время игры в спарринг — аккуратно отражает все выпады. Только один раз чуть растерялся — когда Львёнок Льва — принц крови, то есть — назвал Ра ведьмой.
Дивная Государыня и варваров впечатлила — только на изворот. Я потом наблюдаю за южанами за обедом, где они демонстративно берут еду руками, не прикасаясь к двузубым вилкам северян — и едят только мясо. Брезгают они жареными пиявками и маринованными короедами — понимаю, можно даже сказать — сочувствую. Но между делом наши гости-варвары недобро зыркают на женщин — и с интересом на мальчишек. С очевидным таким, прямым интересом — как на вещи, которые плохо лежат.
Всё очевидно. Чужие женщины — уже созданы и созданы не по тем лекалам, которые устраивают южан. А мальчишки — материал. Дорогие гости, видимо, думают, что любого из них, случись что, можно сломать по своему трафарету.
Южане тоже помешаны на пигмалионстве — только у них другой взгляд. Я начинаю догадываться, какой именно, но собираюсь ждать подтверждений. Не будем делать поспешных выводов.
Эткуру раздражённо выплеснул чашку воды в бронзовую штуковину на ножках, в которой тихонько тлела рыжая пирамидка, пахнущая терпким мёдом.
— Зря, — сказал Анну. — Мне нравится, вкусный запах.
— А мне вот не нравится, — Эткуру сел на плоское и жёсткое ложе, накрытое шёлковой материей в жёлтых цветах и сине-зелёных листьях, толкнул ложе ладонью. — Подстилка для раба — спасибо, что не голые доски. Холодно, воняет гарью. Покои во дворца Барса — смешно это, брат.
Анну промолчал.
В покоях, положим, действительно, было холодно — но тут, на севере, ещё лежал снег, хотя приближалась Четвертая Луна от Солнцеворота. И потом, прохлада не казалась Анну неприятной — просто в покоях для гостей Барса было непривычно просторно и свежо. Десять больших комнат — и живут в них только Анну, Эткуру и двое бесплотных мудрецов, а ведь ещё — отдельное помещение для солдат-волчат, ещё клетушка для Сони… Громадный у Барса дворец. Да не в этом даже дело — слишком просторный какой-то, полупустой. Никто не мелькает под руками и перед глазами.
Можно взять и уйти куда-нибудь, где совсем никого нет. И остаться там надолго. Сидеть в одиночестве — и никто не придет и ничего не скажет, если сам не позовешь.
Эткуру сходу заявил — не хотим туземных слуг, и северянин, седой в синем, согласился, поклонился и пропал. И нет туземных слуг. Пока не дёрнешь специально за шнур — никто не появится.
Эткуру сказал — обойдёмся Соней, а солдаты перебьются и так — но его, кажется, сразу начало смущать это гулкое пустое пространство. Как в капище каком-то или пещере. Поэтому он и позвал волков в покои, расставил караулы, приказал Когу писать письма, а Наставника попросил помолиться за успех
