— Укки, — говорю, — послушай, мы же не на прогулке тут. Можешь считать меня гнилым гуманистом, но мне вовсе не светит, чтобы ты подох. В конце концов, я не хочу опять черт-те сколько времени искать подходящего пилота, если тебя этот резон больше устроит. Я думал, ты понимаешь, что такое дисциплина. Я приказываю, ты подчиняешься. Баста.
А он стоит, смотрит на меня щенячьими глазами, чуть не плачет и бормочет:
— Это — злоупотребление служебным положением, Фог… об этом нельзя приказывать… нехорошо, грязно, грешно… Если бы моя бедная матушка узнала… А ты ведешь себя, как средневековый тиран… — шмыгает носом, делает над собой усилие и вымучивает остатки сил и боевого задора, — или, мой наставник и тень мрака, будет поединок прямо здесь и сейчас!
И кладет ладонь на рукоять меча. Энергия у него в тот момент вообще сошла на нет, его мутило, еле стоял, но кодекс блюл — и то ли смешно это было, то ли трогательно.
Не знаю, сколько времени бы мы пререкались, но тут я снова услышал этот треск, тряпичный, ползущий такой. И среагировал, как учили. Очень быстро.
У Укки реакция сейчас не то, что замедлилась, а вообще пропала. Я его схватил за руки пониже запястий и рванул к себе — за ним эта сизая дрянь уже прорастала из камня, только, видимо, не почуяла рядом тела, потому замерла в воздухе и подрагивала, как щупальца. А Укки о чем-то там еще возмущался, но у меня не было ни секунды его слушать. Я его на плечо закинул — 'способ транспортировки раненого номер три' в хрестоматийном виде — и побежал по карнизу так быстро, как смог.
Бегу и молюсь, чтобы камни под ногами не осыпались и не просела вся эта радость. И стараюсь вниз не смотреть. Не очень люблю высоту в условиях постоянного тяготения.
Хорошо, что камень там не хрупкий. Вообще, я думаю, тоже что-то такое, специально возведенное и биомеханическое, которое где попало не осыпается. Я поднялся метров на сорок, легко — только потом под ногами начало подозрительно шуршать.
К тому моменту Укки уже смирился и не пытался вырваться — а может, все-таки понял, что дергающегося пилота мне тащить тяжелее. Не трехлетняя девочка, как-никак. Плюс рюкзак с компьютером и культурой этой, которую мы уже возненавидели оба.
Потом я некоторое время еще пробирался дальше, медленно, внимательно глядя, куда ногу поставить. Но когда карниз сузился до ширины ступни примерно, я не рискнул дальше тащить Укки на себе. Там уже надо было по одному как-то. Может, думаю, так меньше шансов обрушить это дело нашим весом.
Я его поставил на карниз. Он вниз посмотрел, ахнул и сам за меня уцепился. Было уже очень высоко.
— Ну вот, — говорю, с этаким театральным оптимизмом. — До верха уже всего-ничего. Последний рывок, выбираемся из этой поганой пещеры и вызываем наши крылышки. И мы — короли.
— Некоронованные, — отвечает. Мрачно. И заставляет себя — просто-таки диким волевым усилием — отпустить мой рукав.
— Да ладно, — говорю. — Забудь. Никаких нарушений кодекса, все — в рамках поведения бойцов в экстремальной ситуации. Пойдем дальше, только осторожно.
— Фог, — говорит, с фирменной виноватой интонацией, — давай помогу что-нибудь нести, а?
Меня пробило на приступ идиотского хохота — он даже не обиделся.
— Ты себя дотащи как-нибудь, — говорю. — Вот же закон подлости! Вот бы у тебя время любви случилось где-нибудь дома, чтобы вокруг тепло, чисто и девочки! И прямая возможность помахаться, если очень уж приспичит! Так ведь нет. Твой потрясающий организм просто на диво подгадал и место и время!
Возмутился.
— Вот интересно, Фог, — говорит, — а что я могу с этим сделать? Я что, в состоянии по собственной воле перестать расти? Это все равно, что женщине предложить погодить рожать!
Прозвучало резонно. Логикой он владел неплохо. Только один небольшой нюанс нарочно упустил.
— Тетку перед родами я бы с собой на экстремальное дело не попер, — говорю. — Ну все, хватит болтать. Пойдем уже.
Пошли. Укки, как я думаю, чуток отдышался, пока я его тащил, поэтому двигался более-менее нормально. А главная подлянка оказалась в том, что наверху трещин и уступов, почему-то, было гораздо меньше, чем внизу. Я, моментами, просто холодным потом обливался, представляя себе, как мы, в конце концов, доберемся до места, откуда начинается совершенно гладкий камень — и придется возвращаться обратно той же дорогой.
И как накаркал.
Мы оказались на карнизике шириной с табуретку. А дальше — гладкая стена, высотой метра в три. Резко обрывается, вероятно, тем самым вылизанным полом, который мы еще с авиетки видели. Вот так.
Тогда я говорю:
— Вот что. Я сам до этого дела не дотянусь ни за что. Подпрыгивать тут чревато. Стрелять — тем более, все может обрушиться. Поэтому сделаем так. Я поднимаю тебя, ты подтягиваешься, потом забираешь компьютер и рюкзак, как-нибудь там закрепляешься и вытаскиваешь меня. Принято?
И у Укки на лице отражается жестокая борьба. С одной стороны, он понимает, что это совершенно резонно, единственный выход. А с другой — надо мне позволить опять до себя дотрагиваться. А его из-за этого дурацкого времени любви от такого дела корежит до колик.
Он думал минуты две. Потом сказал:
— Фог, ты, конечно, прав.
И я его поднял. Его мелко трясло, но он как-то взял себя в руки. Встал ко мне на плечи, а там уж довольно легко подтянулся и взобрался наверх. Потом лег на край обрыва, свесился ко мне и говорит:
— Тут вправду та самая пещера, Фог. Тут рядом — колонна, может, привязать к ней веревку?
Я ему подал компьютер и рюкзак, а сам думаю. Представляю себе эту колонну, в которой мутный свет и шевелящиеся тени, и со страшной силой не хочу, чтобы Укки к ней даже притрагивался, не то, что веревки вязал.
— А больше не за что закрепить? — говорю.
Он убрался наверх и некоторое время там осматривался. Потом снова свесился ко мне вниз.
— Все гладко, — говорит. — И лежать неудобно. Тут поверхность камня, как лакированная шкатулка… или как внутренняя поверхность ракушки… И идет она немного под уклон. Я не смогу тебя удержать, мы оба соскользнем вниз. Я привяжу веревку, хорошо?
И я понимаю, что мы в заднице. В первый раз за все это время — в настоящей, печальной заднице. Потому что все мое внутреннее чутье восстает против вязания веревки к этой штуке. Вот вылезет из нее дрянь, рядом с которой волосня и ногастые гаврики со своим фаршем нам покажутся прогулкой по парку с фонтанами…
— Укки, — говорю, — знаешь, что… Мне кажется, что мы оба накроемся, если ты будешь теребить колонну своей веревкой. Вот скажи откровенно, тебе нравится эта колонна?
Он чуть помолчал.
— Нет, — говорит.
— Ну так вот, — говорю. — Видишь выход из пещеры?
— Далеко, — говорит. — Какой-то мутный отсвет, в полукилометре отсюда… Или в километре — поверхность идет наклонно вверх, Фог, мне сложно определить точнее.
— Славненько, — говорю. — Забирай наши манатки и иди туда. Выйдешь на поверхность — свяжись с крыльями. Вызовешь нашу резервную авиетку, если выйдет. Тогда заберешь меня на ней. А не выйдет — улетай.
— Фог, — говорит, — ты нашей резервной ту авиетку называешь, у которой двигатель разобран и антенны сняты? Да? Ты еще говорил, что энергоблок с нее для протонного ускорителя очень подходит?
Ну что я могу сказать…
— Хорошая, — говорю, — у тебя память, малек. Я думал, ты с этой беготней и временем любви забыл
