нелюдь. И я просто не представлял себе, что делать.
Да, в сущности, ляд с ним, с потомством! Я никак не мог решить, как мне ко всему этому относиться. Я же до сих пор считал Укки мужчиной без всяких левых заскоков, а он мне всячески давал понять, что он без всяких левых заскоков в высокой степени. Левые заскоки на Нги-Унг-Лян — порок, достаточно отвратительный, но, надо сказать, не распространенный. У них же главный стимул — бой, адреналин, кровища, а если кто отказывается — так он трус и дезертир, сопля и ничего больше. Чистый Укки к таким вещам, натурально, ничего, кроме омерзения, не испытывал.
Я тоже.
Но у меня в голове было натуго завинчено, что мужчина есть мужчина, а женщина есть женщина. И посоветоваться совершенно не с кем — ну как ты кому-то чужому опишешь такую проблему? Ведь мало того, что не поймут, так еще и на смех поднимут. А такого довеска к репутации нам не надо.
— Ну хорошо, — говорю. — Сам-то ты как думаешь дальше, Укки?
Он помолчал, видимо, действительно размышлял, и говорит:
— Знаешь, Фог, вообще-то я был настроен на победу или смерть. Но это пока мы с тобой не побегали по той пещере. У меня не было подобного опыта, понимаешь? Это вроде сказки, которую мне мама в детстве читала, про короля и его оруженосца. Как король не мог найти достойного рыцаря, а паж защищал его, совершал подвиги и вообще… — потерялся, замялся, закончил, — король потом его вызвал…
— А если бы паж победил, — смеюсь, — ваш король стал бы королевой? В смысле, паж получил бы корону, да?
Укки совсем смутился, даже покраснел, хотя не в его обычае, еле выговорил:
— Это же сказка…
— Ну-ну, — говорю. — Но ты такой возможности для себя лично не исключал?
Он спрятал нос в ладони, то ли хихикал, то ли всхлипывал. Потом говорит:
— Фог, ну пожалуйста, перестань меня дразнить!
— Нет тебе пощады, — говорю. — Ты же ничего обо мне не знал, зараза мелкая, ты не знал, что люди иначе устроены. Ты же рассчитывал, что я, в принципе, могу стать твоим трофеем, паршивец. И какую же змею я на груди пригрел, люди добрые!
Тут уж никаких сомнений у меня не осталось. Этот гаденыш уткнулся в подушку и пытался не ржать громко. А я, все это уже отлично понимая, почему-то не мог на него всерьез сердиться. А мог только на уровне желания влепить пендаля, чтобы смеяться перестал.
Неважный, кстати, способ успокоить. Укки все равно пробивало на хихиксы. Он смотрел на меня, прикусив себе палец, и по глазам было видно, как ему хочется смеяться.
— У вас на Нги-Унг-Лян все чокнутые, — говорю. — И ты, как все.
Он отсмеялся, наконец, стал серьезным и говорит:
— Ты же знаешь, почему я попросил пощады, Фог. А спрашиваешь.
— Ничего, — говорю, — я не знаю. Ты не отвечаешь прямо.
И у него снова сделался вид 'ах, как все очевидно для всех, кроме тебя'.
— Хорошо, — говорит. — Только имей в виду, у нас на Нги-Унг-Лян чокнутые говорят такие вещи только один раз. И на повторение не надейся. Для меня достаточно поражения в поединке, — помолчал минуту и выдал. — Я тебе верю, Фог. И могу… тебя любить…
Если ему хотелось, чтобы меня шарахнуло по мозгам, то он вполне достиг.
— Молодец, — говорю. — Лихо. Но я уже думал, не стоит ли нам с тобой забыть об этом поединке, а тебя отвезти домой, на Нги-Унг-Лян. Ну что тебе делать на Мейне? И со мной? Ты сглупил, потому что людей не знал, а я… гм-м… ну какой я тебе победитель? Вернешься в свой мир, будешь считать, что ничего не было, найдешь себе настоящее…
Но тут у Укки такое лицо сделалось, что я заткнулся. Такая мина, будто я его снова ударил, но не под дых, а ножом в спину. Он ни слова не сказал, но я все понял. Он совсем раскрылся, а я его предал. И это был сплошной темный нестерпимый ужас.
— Бли-ин, — говорю, — Укки, прости меня! Я просто идиот, я пошутил по-дурацки, я больше тебя дразнить не буду, честное слово! А ты тоже хорош — ты что, всерьез это принял? Да вот еще, отпущу я тебя, жди.
У него, по виду, камень свалился с души. Он меня за руку взял, прижался щекой и говорит:
— Больше не прикалывай меня так, Фог. А то я уже пожалел, что не умер.
Ну и что мне оставалось? Я влип. Я получил-таки подругу жизни самым диким образом из всех возможных.
Я еще пытался рыпаться. Укки говорил, что обычно все эти 'изменения' вообще делаются прямо на месте поединка — у фехтовальщиков крышу сносит — но мне надо было основательно набраться храбрости, чтобы… кромсать своего пилота. Я сопротивлялся.
— Слушай, — говорю, — у ваших инстинкт, генетическая память, а у меня-то нет… Вдруг я тебя искалечу, к чертям? Может, к медикам сходим, раз пошла такая пьянка? Чтобы все стерильно, цивильно и без осложнений, а?
Так ведь этот змей подлый чем ответил!
— А с женщиной своей расы, Фог, — говорит, ехидно, — ты бы тоже после свадьбы к медикам пошел? Чтобы они все сделали по правилам науки?
Разозлил меня.
— Ладно, — говорю. — Потом не скули.
Улыбнулся.
— Не сердись, Фог. Просто — у тебя есть право ко мне прикасаться, а у других нет. И больше я никому не позволю. Что еще не понятно?
Все понятно. Мечом. Не для слабонервных дело. В первую брачную ночь кровь должна быть, говорите? Было дело. Все, как положено. Крови — залейся. Стакан, не меньше.
Хорошо, что я после поединка культуру не выкинул. А то, хоть моя невеста и утверждала, что кровотечение остановится, я вовсе не был уверен. Так что Укки… Ие-Укки-Эль ее теперь звали, кстати. 'Юу' в имени значит 'мужчина', а 'Ие' — 'женщина', и эта приставочка может меняться в течение жизни. Так вот, Укки жевала культуру и ругалась пилотскими словами. В том смысле, что от культуры ее тошнит еще с Бездны. Но кровь остановилась.
Потом, правда, было плохо. Мы никуда не летали. Время после свадьбы у людей называется 'медовый месяц', а на Нги-Унг-Лян — 'время боли'. Эта метаморфоза мою девочку отважную выламывала так, что жутко делалось. Укки спать не могла, я с ней сидел по ночам, болтал всякую чушь… Вы тут восхищались, как фехтовальщики друг к другу привязаны… Если между ними все правильно, то этот месяц общей пытки отношения замыкает намертво. Она менялась со страшной силой и похорошела болезненной такой, чахоточной красотой, ей было ужасно больно, но она вылепливалась в потрясающую женщину, просто расцветала, как орхидея… Их девочки офигенно уязвимы во 'время боли', особенно, когда таз начинает раздаваться, они ходить почти не могут, поэтому есть смысл и в этом расцвете, который вызывает неописуемые эмоции, и в супербоевой подготовке у мужика. В первобытные времена, видать, так и было — когда девочка доламывается до женщины, мужчина сидит рядом с мечом и готов рубиться хоть со всем населением преисподней. За нее и свое будущее.
Я уже потом узнал, что фехтовальщицы иногда умирают от этого дела, как человеческие женщины при родах. Не от Укки. Она меня лишний раз, видите ли, дергать не хотела. Она сильная, гордая и отважная, она решила, что справится, и справилась-таки… Э, вообще не объяснить, что такое — фехтовальщица. Это абсолют, а вы — человек…
У нас потом были боевые операции. Я Укки учил стрелять, швырять в цель ножи и кое-чему из рукопашного боя. Она — прирожденный боец, обучается на раз, но, конечно, такого совершенства, как с мечом, ей, видно, уже не достигнуть. С другой стороны, меч у нее в руках был чуть ли не с младенчества, стаж несравним… Вот пилот она первоклассный. Совсем без нервов… ну, вы знаете.
А насчет детей… женщине периодически приходят такие мысли, инстинкт, ничего не поделаешь. И я придумал кое-что. У нас страховка в этом Медицинском Центре, медики нам обязаны по гроб, и мы как-то заявились туда и спросили, можно ли как-то подогнать наши ДНК друг к другу.
