— Что это за место, Фог? — спрашивает.
Тогда я ему и рассказал, что это за место. В красках. И еще кое-что рассказал. Что ищу нормального партнера для хорошей работы. Что лет через двадцать надеюсь купить оборудование для агротехнической станции, устроить там себе сады эдемские, продавать желающим райские яблоки и все такое прочее. Но пока намерен отвязываться по полной — и готов взять Укки в пилоты, если его это устроит. За серьезную долю в добыче.
Он внимательно всю эту декларацию выслушал. И говорит:
— Дома меня ждет каторга. Я не умею жить, как благонадежный государственный подданный. Мой отец, Юу-Гдилл-Эль, пребывающий ныне в Туманных Чертогах за Великой Звездной Рекой вместе с моей матушкой, шел по пути пренебрежения к власти и был отважным воином. Похоже, я унаследовал часть его души. Я останусь с вами. Отправлюсь на Мейну. Буду вашим пилотом.
— Тебе интересно? — спрашиваю.
Улыбнулся.
— Я очарован. Но есть вопросы.
— Валяй, — говорю. — Задавай. Никаких таких страшных тайн от товарища у меня на данный момент нет.
— Где ваша жена? — говорит.
Я удивился слегка.
— Не женат, — говорю.
Теперь он удивился.
— Да? — говорит. — Как можно?
Ладно.
— А твоя, — говорю, — жена где?
Плечами пожал.
— Со мной просто, — отвечает. — Для меня еще не наступило время любви. Но вы же взрослый.
И вопросительно смотрит. Ну вы знаете: когда первый раз в жизни видишь фехтовальщика, кажется, что он не живое существо, а ходячая мораль. Лицо вполне уже разумного парня — и невинные детские глаза с наивным вопросом, идущим из глубины ангельской души. Он меня даже смутил чуток.
— Умерла моя жена, — говорю. Вру. — В космосе погибла. А новой еще не обзавелся.
Он снова поклонился.
— Простите за жестокую бестактность, — говорит. — Скорблю вместе с вами.
И больше ни о чем спрашивать не стал, посовестился. Я, натурально, не стал у него выяснять, что ему не так. А зря.
Мы вытащили из его машины в мою все ценное, так что я видал их крылья изнутри. Хорошая штука, по рабочим качествам нет претензий, особенно вооружение впечатлило, но частности забавные довольно- таки. Вот, к примеру, у его пилотского кресла под правым поручнем — подставка для меча. И около койки — тоже такая подставка. Убиться.
Я говорю:
— Ты с мечом вообще никогда, что ли, не расстаешься?
А он:
— Меч — моя душа. Часть моего естества. Надеюсь, что не расстанусь с ним без принципиальнейшей причины, — помолчал и добавил: — Надеюсь вообще никогда с ним не расставаться.
Я выслушал и позволил забрать старое кресло и подставку из каюты. А то ведь с него бы сталось в бою держать меч в малоподходящем месте, на приборном щите, к примеру, и, в конце концов, воткнуть его куда-нибудь или себе, или звездолету. Я ж все понимаю. Чужие заморочки, они кажутся смешными постороннему, но для хозяина заморочек они страшно важные. Ну какой, положим, лавиец пойдет в бой без образка со святым Эрлихом? А тэффяне плюют на ладонь и втирают в висок — ляд знает, зачем, но любой тэффянин так делает. Йтен курят траву эту мерзкую, лаконцы прокалывают себя всякими железками, астропанки с Боура морды себе татуируют… Ну меч, подумаешь… да пусть со своим мечом хоть в обнимку спит, если ему это привычно. И вообще — молодой еще.
У него в каюте на стене стереокартина висела, красивая. Яркий такой лес — лианы в крупных красных цветах на черных деревьях, листья желтые, рыжие, а на переднем плане дерутся два зверя. Красно-бурые такие, полосатые, сплошные клыки и мускулы, и страшное напряжение очень здорово схвачено. У одного уже между ухом и шеей шкура располосована, кровища хлещет, но ему это, вроде, до звезды в данный момент. Не чувствует на адреналине и в горячке. Эффектно.
Укки говорит:
— Вам нравится?
— Да, — говорю. — Возьми с собой. Хорошая картина. У нас в машине повесим.
И, вижу, ему от таких моих слов очень полегчало, он совсем расслабился и заулыбался. Картину снял и унес. Мы ее повесили в каюте. Потом еще Укки в нашей справочной базе на экране заставку сделал: два оленя с Сеты на скальной плите сшиблись рогами. Ужасно ему нравились всякие картинки, на которых зверюги сражаются, хоть настоящие, хоть выдуманные чудовища. А я не препятствовал, тем более что картинки он вполне хорошие выбирал. С чувством.
В трюме у него обнаружилось полдюжины контейнеров с кристаллами, симпатичными такими, фиолетовыми, прозрачными. Очень твердыми, типа сапфиров по физическим характеристикам. Судя по способу хранения, не радиоактивными и для человека безопасными. Мы их потом загнали одному, который вел дела с ювелирами Лави и, вроде бы, Тэффа тоже. А он их, слышно, перепродал, как очень экзотические драгоценности, и довольно основательно наварился, хотя на Нги-Унг-Лян эти штуки используются в индустрии развлечений. Вызывают эйфорию, будучи вставлены в какую-то излучающую фигулию, которую Укки мне так и не смог объяснить.
А может, и сам путем не знал. Спереть наркоту, чтобы толкнуть — это да, а самому оттягиваться — это уже нет. Не того он у меня воспитания был. Чисто классический мальчик из хорошей семьи — такой вежливенький, спокойный и нетрепучий, не пилот, а находка. Сокровище. Вдобавок чистюля. Отличные качества. В космосе, в крошечном пространстве, вдвоем с гавриком, который целыми днями трындит тебе в уши и всюду сует объедки вперемежку с грязными носками, долго не протянешь — в конце концов, хочется вышвырнуть его за борт и полюбоваться агонией.
На самом деле пилота выбрать — не ботинок обуть. Пилот — не девочка на вечерок, тут подход нужен, психология. В Просторе смерть всегда в затылок дышит; важно, чтобы этот затылок был прикрыт, хоть относительно. И важно не собачиться из-за пустяков, потому что из-за пустяков в приступе клаустрофобии чаще всего и цапаются насмерть. А Укки был такой идеальный партнер, что я диву давался.
Мы вернулись на Мейну и отлаживали машину целую неделю. И Укки кротко вкалывал, без слова протеста. Как буйвол, тянул. Как киборг, чтоб мне треснуть.
Ему, бывало, скажешь:
— Ты, орел, с чего это параллаксоид включил и бросил? У тебя что, пожар где-то случился?
А он:
— Простите, я был недостаточно собран, — и смотрит с детской виноватой улыбочкой. — Я задумался обо всяких пустяках, это плохо.
При всем том, что собранности-то у Укки на пятерых мейнских охламонов хватило бы. Я до того, как с ним познакомился, никогда не думал, что на белом свете, а не в больном воображении мейнских охотников, бывают до такой степени совершенные члены экипажа. Нет, он не был совсем уж ангелом — но если бы не эти крохотные недостатки, Укки просто забрали бы в Эдем живым.
Он по вечерам махал своим мечом. Предпочитал внутри машины — потому что снаружи собиралась толпа глазеть, а Укки, особь повышенной скромности, злился, раздражался и сбивался с ритма. А то, что я смотрю, ему, похоже, даже нравилось, и мне тоже нравилось: сущий балет. Такой он был грациозный и опасный, как кот, который ловит птичку… его вечерние тренировки для меня скоро стали вроде развлечения. По самому началу он и мне предложил спарринг на палках, только я отказался. Если мне понадобится кого-нибудь убить, я убью без всяких танцев, быстро и просто. Меня хорошо учили. Все эти
