чем путном договориться было невозможно. Какие-то люди, и в немалых чинах, наседали на него, требуя немедленной отправки.
– Вы же видите, что делается!- крикнул он, отмахиваясь от меня.
А тут снова завыл сигнал воздушной тревоги,- еще один налет.
Наши ждали меня, такая надежда была в их глазах, что мне стало совестно своей беспомощности. Ничего сколько-нибудь утешительного я не мог им сказать. Ясно было одно – надеяться на какой-либо счастливый случай безрассудно. Не будет такого случая. Надо выбираться из города самим.
Пешком, с чемоданом в руках пошли мы за Дон. Пришлось выбросить еще кое-какие вещи, чтобы легче было идти. Нескончаемым потоком тянулись на восток беженцы. Люди шли сутками, шагали как заведенные. Тут же гнали тысячные табуны скота. Все живое уходило от врага.
Мне нужно было возвращаться в часть. Я попрощался с семьей, и вскоре жена с дочуркой на руках затерялась в потоке уходивших на восток людей. Беженцы направлялись на Благородное.
– Да, худо, худо,- вздохнул Иван Иванович Попов, выслушав мой рассказ о том, что творилось в Ростове.- Ну, ладно. Надо за дело. Сегодня жаркий денек будет.
Я только сейчас обратил внимание, как осунулся, будто постарел за эти дни и командир полка. Война, тяжелые, напряженные дни…
В полку меня не было больше суток, и я спросил командира полка о последних событиях. Он невесело махнул рукой.
– Молодняк жалко. Бьют.
Молодые летчики, приходившие к нам на пополнение, совсем не имели боевого опыта. К тому же летать им приходилось на тяжелом самолете ЛАГГ-3. Эта машина не отличалась высокими боевыми качествами. Многие летчики называли ее «летающим бревном».
Один из конструкторов этого самолета В. П. Горбунов побывал у нас в Таганроге. Летчики-фронтовики так прямо и заявили ему:
– Не будем мы летать на этой деревяшке. Лучше дайте нам «ишаков».
Конструктор заверил летчиков, что усовершенствование самолета уже началось. Конструкторское бюро С. А. Лавочкина приступило к модификации истребителя с целью улучшения его летно-тактических качеств. И действительно, уже в конце года самолет был несколько облегчен, а впоследствии авиационные инженеры во главе с Лавочкиным создали истребитель Ла-5, который превосходил короля воздуха – немецкий «фокке-вульф».
Заботы о предстоящем трудном дне начисто вытеснили все, что не касалось войны. Сразу же забылись невеселые картины, виденные в Ростове. Я успел лишь представить, как бредет сейчас жена с ребенком на руках по необъятной донской степи. Добраться бы ей до какой-нибудь станции, где поспокойнее!…
Иван Иванович предугадал верно – день и в самом деле выдался напряженный. Враг, чувствуя слабеющее сопротивление наших обескровленных войск, бросал в наступление все новые свежие силы, ломая нашу оборону.
С раннего утра мы вылетели на штурмовку. Наше командование бросало в бой все, чтобы только задержать лавину гитлеровских войск и дать возможность нашим частям перегруппироваться, занять выгодные рубежи, наладить оборону. Из пушек и пулеметов истребители били по пехоте, по танкам и мотоциклистам. Положение складывалось такое, что об отдыхе некогда было и подумать. Только в первой половине дня мы совершили по четыре-пять боевых вылетов. Громадное напряжение! Каждый из этих вылетов мог стать последним. Летать приходилось под непрерывным огнем. Минуты боя тянулись, как часы.
После обеда стало известно, что гитлеровцы бросают в бой крупные силы авиации. Готовился массированный удар. Мы поняли, что теперь нам предстоит самое тяжкое испытание. Сумеем ли мы выстоять? Должны суметь.
Перед вылетом Иван Иванович Попов собрал всех летчиков. Много говорить не приходилось, да и времени не было для разговоров. Уже одно то, что в воздух одновременно поднимался весь полк, говорило о необычайно острой, ответственной обстановке. Приказ командира был кратким: сорвать замысел врага, постараться выйти из боя с возможно меньшими потерями. При этом Иван Иванович с особой тревогой посмотрел на молодых летчиков. За них у него особенно болело сердце. Они еще не были в серьезных переделках. Штурмовка, при всей ее пользе, все-таки не основное занятие истребителя.
В глубоком, сосредоточенном молчании шли летчики к машинам. У своего самолета Иван Иванович Попов последний раз оглянулся и решительно застегнул шлем. Сегодня он вместе с нами поднимался в воздух, командир полка лично вел свой полк.
Чувствуя серьезность боя, молчали техники и мотористы. Кое-где застреляли моторы, первое звено пошло на взлет.
Мы поднялись шестью звеньями. В самом верхнем ярусе шло звено И. И. Попова, ниже – мое, еще ниже вел свое звено Володя Пешков. По вертикали мы как бы закрыли доступ на нашу сторону.
Тех, кто видел войну и знал, что это такое, в полку было мало. В основном летела необстрелянная молодежь. Но иного выхода не было. Большая война теперь пришла для всех. Она никого не оставила в стороне. И вчерашние мальчишки поднялись в грозное небо.
Сейчас, в этом напряженном зловещем полете, я вспомнил, что вчера в Ростове я на многое не сумел обратить внимание. Мне вспомнилось, что неразбериха касалась Только тех, кто направлялся на Восток, в тыл. В направлении же фронта все работало четко: пронзительно-ясные огни светофоров, открытых перед воинскими эшелонами, грохот проносящихся составов. И вообще весь город приготовился к схватке,- он втянулся в извечную солдатскую работу: рыл землю для бомбоубежищ и оборонительных рубежей.
Длительное наступление дается врагу немалой кровью. Он вынужден поливать каждую пядь оставленной нами земли. И так будет до тех пор, пока он не выдохнется.
Высоко над собой я вижу стремительный крестик командирской машины. Солнце блестит на плоскостях самолета Пешкова. За нами, держа положенный интервал, следуют ребята из недавнего пополнения.
Скоро показались «мессершмитты», хищные, маневренные, злые машины. Обе стороны устремились друг другу навстречу, одновременно набирая высоту.
Первым вступил в бой Иван Иванович Попов. Он пошел прямо в лоб ведущему «мессершмитту», тот не выдержал, отвернул и получил мощную очередь из всех пулеметов нашей командирской машины. Первая схватка была короткой. Наш командир как бы показывал пример экономии сил и времени.
Закончив атаку, Иван Иванович направил свой тяжелый «лагг» по вертикали вверх. За ним тотчас же пристроился легкий и быстроходный «мессер». Я видел этот маневр, и у меня от предчувствия тревожно сжалось сердце. Ну так и есть,- в верхней точке тяжелый самолет Попова на несколько мгновений завис, и это решило его судьбу. «Мессершмитт» расстрелял его в упор. Машина командира полка камнем рухнула вниз.
Все это произошло быстро, в какие-то секунды. Воздушный бой вообще длится недолго. До сих пор не пойму, как мне удалось разглядеть и запомнить все детали этого молниеносного боя.
Сейчас, когда прошло столько лет и я пишу эти строки, мне все равно трудно избавиться от ощущения, будто вражеская очередь попала не в командирскую машину, а в мою. Мне кажется, я сам всем своим существом почувствовал, как это случилось. Разрушение самолета – наиболее страшная опасность, подстерегающая летчика в полете, в бою. В те короткие мгновения, когда все мускулы, все нервы, все силы напряжены, вдруг прямое попадание, катастрофа,- и только коротенькие доли секунды, отпущенные летчику на то, чтобы понять, что произошло, осознать свое, положение и предпринять какие-то попытки к спасению. Это при условии, что пострадала только машина, а сам летчик невредим. В противном же случае… Видимо, как раз этот случаи произошел и с командиром. Иначе Иван Иванович Попов, великолепный летчик и замечательный мастер воздушного боя, человек редкого самообладания, нашел бы в себе силы спастись.
Бой разгорался на всех «этажах».
Сбивший Попова «мессершмитт» выходил из атаки, плавно, удовлетворенно разворачиваясь. Видимо, вражеский летчик переживал удачу, а может быть, снисходительно, с сознанием собственного превосходства высматривал новую цель,- только он не обратил внимания на мою машину. Мне представилась прекрасная возможность отомстить за нашего командира. Я дождался, когда немецкий
