носил на груди три звезды Героя – он был одним из трех человек, удостоенных этой великой чести (кстати, вторым был тоже летчик-истребитель Александр Покрышкин).
Наконец мы пробились в Александровский сквер и вдоль Кремлевской стены пошли к Боровицким воротам. В сквере было тише, народ со скамеек посматривал и провожал глазами группу летчиков. Шелестела на деревьях молоденькая свежая зелень.
– Пошли за мной, ребята!- распоряжался Алексей, поднимаясь из сквера к Боровицкой башне.
Всей группой миновали пустынные ворота. Летчики осматривались. Алексей уверенно шагал впереди, показывая дорогу. Солнце, щедрое майское солнце, блестело на чистой брусчатке кремлевских мостовых.
Притихшие, поправляя гимнастерки, оглядывая себя, мы поднимались по лестнице.
– Ребята, без стеснения,- подбадривал Алексей, забирая у нас фуражки.- Проходите прямо в столовую.
В большой комнате с темными панелями был накрыт обеденный стол. Нас ждали. Стали рассаживаться.
– Ну, затихли, присмирели!- покрикивал на нас Алексей.- Давайте свои рюмки! Давайте ближе, чтобы не тянуться.
Из графина была разлита по рюмкам водка.
– Стоп, ребята!- сказал Алексей и прислушался.- Подождем немного. Отец идет.
И действительно, неслышно отворив дверь, в столовой показался Анастас Иванович.
– Сидите, сидите!- сказал он вскочившим летчикам и не стал задерживаться у стола.- Желаю приятного аппетита.
– Папа!- позвал Алексей.- С нами?
– Не могу,- отказался Анастас Иванович.- Я только что обедал… Ну, веселитесь!- и он вышел.
Впоследствии мне довелось бывать в семье А. И. Микояна, и я привык к тому, что там постоянно была ровная, очень располагающая к отдыху, к дружеским откровениям обстановка. В семье знали, что я воевал вместе с Володей, был свидетелем его гибели. Это большое горе семьи было запрятано глубоко в сердцах…
– Ну, куда теперь?- спросил Кожедуб.- Может, махнем в Химки? Хорошее место!
Глаза летчиков блестели. День только кончился, впереди еще целый вечер.
– Веди, Иван!- согласились мы.
– По машинам!- отдал привычную боевую команду наш «старшой».
Вечер, чудесный весенний вечер, опустился на праздничную столицу. На улицах масса народу. Казалось, весь огромный город вышел из квартир. Налево блестела в огнях праздничной иллюминации Москва-река. Шустро прошел битком набитый пароходик. Люди, сгрудившись у борта, глядели на сияющий Кремль. Из Замоскворечья, через широкий, дугой выгнутый мост, катился бесконечный поток автомашин. На фронтоне кинотеатра «Ударник» вспыхивала и гасла какая-то световая реклама. Направо, за Александровским сквером, кишела народом запруженная Красная площадь. Горела звезда над Спасской башней. Светились окна гостиницы «Москва». Напротив, у подъезда «Националя», стоял целый ряд низко стелющихся заграничных машин.
Добраться до Химок в то время было трудновато. Метро проложено только до «Сокола». Автобусы шли переполненными. Мы выбрались из центра и долго мыкались по переулкам у Центрального телеграфа, пытаясь найти хоть какую-нибудь машину. Увидев горящие вдалеке фары, мы стали поперек дороги и отчаянно замахали руками. Машина остановилась. Уговорить водителя подвезти нас не стоило труда. В этот день военные были в почете, и водитель радушно распахнул дверцы.
– В Химки!- отдал команду Кожедуб, когда мы, разместившись друг у друга на коленях, набились в машину.
Понеслись по улице Горького. Все то же многолюдье. Вокруг памятника Пушкина кипело веселье. За площадью Маяковского стало вроде бы потише, лишь с Белорусского вокзала валили толпы прибывающих на пригородных поездах.
В ресторане в Химках пир шел горой. Гремел оркестр, ярко горели люстры. Голоса, песни, звон рюмок, смех – все это сливалось в какой-то праздничный слитный гул.
Мы сели за столик и вдруг примолкли, погрустнели, взглянули друг другу в глаза, когда подняли рюмки, и выждали в молчании минуту – это был фронтовой тост за тех, кого не было с нами и уж никогда не будет, за тех, кто погиб…
Знаменитый Парад Победы состоялся на Красной площади 24 июня.
Это был не традиционный майский или октябрьский парад. Перед Мавзолеем Ленина торжественным маршем прошли наиболее прославившиеся части войск действующей армии, прибывшие в Москву прямо с только что умолкших фронтов Великой Отечественной войны. Это был величайший апофеоз нашей славной победы, и я счастлив тем, что был его участником.
Внешне все вроде бы выглядело так же, как и недавно, в дни Первомая. Слушатели академии были подняты ночью и на военных машинах приехали в Москву. Стояли короткие летние ночи, и было уже совсем светло, когда воинские части выстроились на отведенных местах. Нам на этот раз был указан квадрат в стороне от Мавзолея. Дело в том, что Парад Победы должны были открывать не учебные заведения Советской Армии, а сводные колонны фронтов, прибывшие на Красную площадь. Вчера на Центральном аэродроме проводилась генеральная репетиция парада. Но ведь это была только репетиция, без торжественного и праздничного оформления Красной площади, без Мавзолея, без всего волнующего ансамбля Кремля, которые близки и дороги сердцу каждого советского человека.
Неповторимое зрелище представляла в то утро Красная площадь. Вся в кумачовом убранстве, она заставлена четкими квадратами выстроившихся войск. Развевается бархат боевых знамен. На этих знаменах пыль и пороховая гарь многих сражений. На груди замерших в строю солдат, офицеров, генералов, прославленных маршалов переливаются ордена и медали – награды Родины за подвиги, за смелость, за выдержку и верность в жесточайшей битве.
Вся страна знала, что накануне, 23 июня, закончилась сессия Верховного Совета СССР. Депутаты заслушали доклад начальника Генерального штаба Советской Армии А. И. Антонова и единогласно проголосовали за решение о демобилизации старших возрастов личного состава действующей армии. Так что многие участники парада уже готовились к встрече с родными и близкими. Сегодняшний Парад Победы для нашего народа являлся логическим завершением тяжелой борьбы и военных тягот. Советская страна, с честью одержав величайшую победу, вступала в полосу мирной жизни.
День для парада выдался ненастный, с утра накрапывал мелкий дождь. Однако непогода не могла испортить всеобщего радостного, приподнятого настроения. Исключительность момента понимали все: и участники, и гости на переполненных трибунах, и те миллионы слушателей, прильнувшие к репродукторам. Парадов, подобных сегодняшнему, еще не знала история Советской Армии. Не видела ничего подобного и наша славная Красная площадь за восемь веков своего существования.
Очень много народу на трибунах. Там разместились депутаты только что закончившейся сессии Верховного Совета, лучшие рабочие московских предприятий, деятели науки, литературы, искусства. Присутствуют гости из-за рубежа.
Когда большая стрелка на часах Спасской башни стала приближаться к 10, на трибуне Мавзолея появились члены Политбюро Центрального Комитета партии и правительства. По площади прокатились аплодисменты. Едва они смолкли, часы торжественно пробили десять звучных ударов. И только в настороженную тишину упал последний удар курантов, над площадью раздался голос команды: «Смир-рно!» Цокот копыт – это командующий парадом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский на статном вороном коне коротким галопом направился навстречу принимающему парад Маршалу Советского Союза Г. К. Жукову. Он на белоснежном коне. Оба маршала – старые кавалеристы, и это видно по их посадке, по умению управлять скакунами. Слышатся слова рапорта, и вдруг гремит оркестр. Начался объезд войск. Сводные полки отвечают на поздравления перекатывающимся русским «Ура!». Этот боевой ликующий крик еще долго перекатывается по площади, раздается на Манежной, Театральной, на улице Горького и смолкает лишь тогда, когда оба маршала поднимаются на Мавзолей.
Гигантский сводный оркестр в 1400 человек исполняет «Славься, русский народ». Гремит медь труб и горячо, учащенно бьется сердце каждого от радости и гордости за свой родной народ. Начался парад.
