синдикальные организации, искавшие случая свергнуть Наполеона III соединёнными общественными силами, путем вооруженного выступления, заговора или другим способом, и постоянно переходившие от удач к разочарованиям и обратно. Эта деятельность в трёх направлениях была в руках местных активистов - Варлена и некоторых других, имевших целью добиться наибольших революционных успехов своими собственными силами. Это объясняет, почему в те годы все социалистические движения оставались движениями общего характера, не становясь сектантскими или преследующими специальные цели: отсюда то относительное единство цели, которое сделало возможным однородность планов, выдвигавшихся зимою 1870-1871 годов, которое привело к Парижской Коммуне 1871.
Анархизм, понятый как не-авторитарный коллективизм, был приземлён для Варлена и дорог ему и его единомышленникам и, придя на смену их первоначальному прудонизму, стал их подлинным личным убеждением, но в водовороте разнообразной деятельности, описанной выше, у них было мало случаев для специальной пропаганды анархизма. Можно сказать, что населению эти взгляды остались неизвестными. Даже наиболее пламенные социальные революционеры, подобно Луизе Мишель, которая была хорошо осведомлена о Бакунине, не восприняли в то время бакунинских идей.
Луиза Мишель стала анархисткой на опыте Коммуны, когда она увидела, что даже самые лучшие социалисты, деятели Коммуны, в целом действовали не лучше, во многих случаях, чем другие правительства. Под этим впечатлением, отправляясь в ссылку в Новую Каледонию, она и сделалась анархисткой, как она рассказала об этом позднее.
В Бельгии, Женеве и Лондоне и в очень немногих других городах, где французским изгнанникам ещё можно было дышать в 50-х и 60-х годах, французские социалистические и анархистические идеи, от Консидерана до идей Прудона, встречали хороший прием в местных группах, состоявших из свободомыслящих, а часто и решительных революционеров, которые в больших городах старались завязывать связи с многочисленными промышленными рабочими - металлистами, текстильщиками, шахтёрами, а в провинции - с земледельческими рабочими. Таким образом, когда был основан Интернационал (в сентябре 1864 года), то Бельгийская Федерация, после всей подготовительной работы, стала цветущей организацией. К ней стало примыкать также значительное число интеллигентов-студентов и лиц свободных профессий, которые, в качестве свободомыслящих и политических радикалов, отошли от буржуазной и клерикальной среды и охотно встречались с наиболее передовыми мыслителями того времени, завязывали личные связи с Прудоном, ибо Прудон прожил несколько лет в качестве эмигранта в Брюсселе, куда позднее приехал Бланки также в поисках убежища.
Политический социализм в то время не был вопросом дня в Бельгии, ибо народ не голосовал, а всеобщие выборы не привлекали никого из передовых мыслителей, за исключением нескольких демократов, ибо наполеоновский плебисцит во Франции показал, что миллионы избирателей всегда становятся добычей власть и капитал имущих. Это объясняет, почему в шестидесятых годах в Бельгии почти все социалисты считали государство столь тесно связанным с капиталистическим строем, что оба они должны были пасть одновременно, и социализм по необходимости должен был бы создать новые политические формы. Это привело к объединению анархизма в духе Прудона с социализмом свободнейшего ассоциационного типа - как раз то, что Писаканэ и Бакунин имели в виду. Бельгийские социалистические газеты шестидесятых годов, Tribune du Peuple, Rive Gauche, Liberte и другие, вдумчивые произведения Цезаря де Папа (1841-1890), Евгения Гимса (1839-1923), Виктора Арну и многих других говорят о действительно блестящем развитии, возникшем из этого соединения лучших продуктов анархизма и социализма, стремившихся обосновать свободнейший из всех видов социализма, самый социальный из всех видов анархизма.
Когда Интернационал стал укрепляться, это молодые бельгийцы первые стали в оппозицию к авторитарному социализму, вносимому марксистами, и против бледного, почти антисоциалистического прудонизма французских эпигонов Прудона, Толена и других парижских рабочих. Молодые бельгийцы выдвинули на первый план идеи коллективистического анархизма, сначала очень умеренного, так как желательно было постепенно сделать эти идеи приемлемыми для широких масс. Лица, наиболее охотно примыкавшие к этим идеям, стали теми интернационалистами французской Швейцарии, которые изжили свои ранние увлечения местной швейцарской радикальной политикой и которые, попав в среду, проникнутую идеями федерализма и раннего социализма, были хорошо подготовлены для того, чтобы воспринять целиком коллективистический анархизм. Я говорю о группе интеллигентов и рабочих - Джеме Гильом, Шварцгеб-ель и другие - в городках Юры и Женеве. Находясь в тесной связи с бельгийцами, с некоторыми из парижских интернационалистов и с Бакуниным (с осени 1868 г.), они образовали одну из тех европейских групп, где это новое сочетание, распространявшееся, с одной стороны Бакуниным, а с другой - бельгийцами, встречалось с чувством большого удовлетворения, изучалось тщательно и разумно и пустило глубокие корни. Федерация, позднее названная Юрской Федерацией, была мала, но являлась опорой и очень значительным фактором в анархическом движении. Испанская и итальянская федерации на протяжении многих годов, а бельгийская федерация в течение более короткого периода (в начале 70-х годов) и юрская федерация были первыми опорными пунктами анархизма, начиная с конца 60-х и вплоть до 80-х годов. Какая перемена со времени унылой изоляции Кердеруа и Дежака, десять лет тому назад, в 50-х годах! Огромный шаг вперед сделан был, главным образом, благодаря блестящему взлету Прудона в его последние годы (1858-1864), не менее блестящему развертыванию деятельности Бакунина, начиная с 1863-1864 годов, небывалому расцвету молодых социалистических талантов в Бельгии в 60-х годах и преданности и отзывчивости, с какими встречались анархические идеи в разных частях Швейцарии, Италии и Испании, где такой прием был давно уже подготовлен, как показывает ближайшие рассмотрение вопроса. Так, например, Юра была районом местной автономии, где преобладали развитые и самостоятельно мыслившие рабочие (часовая промышленность в то время была совершенно децентрализована и свободна от машинного производства), итальянская Романия, Флоренция, Милан, Неаполь и т. д. были гнездами восстаний и заговоров на протяжении многих лет; эти восстания всегда были направлены против государственной власти, которую восставшие в этих местностях считали совершенно бесполезной, нелепой и ненавистной. Каталонские части Испании были проникнуты духом федерализма, а среди рабочих крупной текстильной промышленности было сильно ассоциационное движение. Андалузские провинции, под влиянием нищеты населения, созрели для социальных и аграрных восстаний и т. д. Здесь практика местной автономии, там - влияние учений федерализма (Писаконэ, Пи-и-Маргаль) еще задолго до того подготовили почву. Государство, церковь, буржуазия, земельные собственники и весь авторитарный механизм, на который они все опирались, были признаны врагами.
Таким образом, путем естественной игры сил и факторов притяжения и отталкивания, - подобно зернам, брошенным на ветер и частью попавшим на бесплодную почву, а частью давшим роскошные всходы на плодоносной почве, - анархические идеи в 60-х годах, когда Интернационал и другие силы (например, кооперация в Англии и Франции, лассальянское движение в Германии и т. д.) повсюду объединили секции, общества и союзы, наиболее подвижных и деятельных рабочих и социалистических друзей рабочих, анархические идеи пустили корни в большом масштабе и в самой плодоносной почве, как уже сказано выше. При этом, конечно, неизбежно было, что анархизм медленнее развивался на менее подготовленной почве (напр., во Франции) и почти вовсе не развивался в странах, где такие благоприятные условия совершенно отсутствовали. Таким представляется положение, - по крайней мере, на мой взгляд, если оглянуться на пройденный путь теперь, когда мы можем изучить и сравнить многие моменты движения, смысл которых был сокрыт от современников. С другой стороны, весь повседневный опыт деятелей того времени исчез вместе с ними, и мы не можем уже точно установить его.
Мы вынуждены допускать неточности и ошибки во многих наших годах, но это естественное местное распределение сил анархизма в 60-х и 70-х годах объясняет много других вопросов, напр., бесполезность столь многочисленных споров того времени и позднейших времен о необходимости сделать универсальную, одну единственную социалистическую доктрину: ни Маркс, добивавшийся этого, ни энтузиасты анархизма, которые этого жаждали и надеялись на это, не добились успеха. Не говоря уже о том, чтона это дело было убито много энергии, эти попытки дали повод также к широко распространенному недоверию, при наличии существовавших в то время расовых теорий, считавших латинскую и славянскую расы едва ли не прирожденными анархистами, а англо-саксонскую и тевтонскую расы - прирожденными сторонниками власти. Бакунин чрезвычайно занят был этими теориями, и через эту широкую дверь большинство его национальных идей 1846-1863 годов вновь вошли в его анархическое учение, как это неоспоримо доказывает его книга «Государственность и Анархия» (1873) и последовавшие за нею труды. Инициатива
