— Что, если здесь — выход? Который мы ищем…
В голове блеснула молния! Точно! Вход в пещеру начинался возле склонённого дерева! Правда, были ещё приметные камни, которых здесь почему-то нет, и, кажется, не было вокруг такого густого леса… Но сейчас зима, изменилась обстановка, да и совсем иная, хотя и сходная ситуация: тогда на руках был раненый Страга, Виталий Раздрогин. Как ни старайся запомнить детали, их заслонят в памяти более значимые обстоятельства.
Так и оставшись в одном сапоге, Мамонт осторожно, на четвереньках подобрался к курящейся отдушине, поймал парок ладонью, ощупал мшистый и заиндевелый бок упавшей сосны, затем опустил руку в чернеющий круг, напоминающий нору суслика. И вдруг ощутил знакомый мерзкий запах зверя, спутать который невозможно ни с чем.
— Это берлога, — одними губами сказал он Инге. — Медвежья берлога.
И будто в ответ на его шёпот из недр земли послышалось глухое и грозное ворчание.
— Бежим отсюда! — выдохнула Инга. — Скорее!..
— Нет! — вдруг засмеялся он и достал пистолет. — Отойди подальше!
— Зачем? Не надо!..
— Пошла вон! — рявкнул он и как мешок перевалил её за колодину.
А глухой рёв на одной ноте только нарастал и готов был взорваться в любую секунду. Мамонт отломил сук от валежины, но сунуть в отдушину не успел, снег на том месте вдруг вздыбился, и в метре от ног появилась пегая, огромная голова. Одновременно громогласный устрашающий рык заполнил заледенелое пространство.
Мамонт стрелял в упор. Бил в широкий лоб, а думал, что надо бы в ухо. Пистолет дёрнулся в руке последний раз и затворная рама осталась в заднем положении. Вспышки огня перед глазами ослепили его, оранжевые пятна плясали на снегу, и он, почти незрячий, лихорадочно искал в карманах запасную обойму, на всякий случай отскочив за валежину.
— Ты убил его! — то ли осуждала, то ли комментировала Инга, дёргая за полу фуфайки. — Ты убил! Убил!
Обойма нашлась в нагрудном кармане куртки. И пятно наконец сморгнулось: у колодины зияла чёрная дыра, курился обильный пар, словно из полыньи, и доносился низкий, почти человеческий стон. Мамонт зарядил пистолет и выстрелил ещё дважды, ориентируясь на звук.
— Зачем ты убил его? — спросила Инга, и он наконец разобрался в интонации — осуждала…
— Сейчас узнаешь, — бросил он и подобрался к отдушине. Там, внизу, стало тихо, разве что доносился шорох, будто осыпался поток песка. И всё-таки соваться в непроглядный мрак было опасно и боязно до внутренней дрожи. Мамонт достал нож, откинул лезвие и с пистолетом наизготовку полез вниз головой. И именно в этот миг вспомнился ему один из членов экспедиции Пилицина, которого подрал медведь, зимовавший в гроте. Тьма и неизвестность впереди напоминали открытый космос, и никакая психологическая подготовка не сняла бы врождённого, генетического страха перед мёртвой пустотой. Лаз оказался тесным только в устье, далее ход значительно расширялся и круто уходил вниз. Тормозя грудью и плечами, Мамонт скрылся под землёй с ногами, и лишь тогда рука с ножом наткнулась на твердь…
Ощупал пространство — медведя не было! Сверху его звала Инга, что-то спрашивала, и он мысленно зло посылал её к чёрту. Протащившись метр вперёд, он с трудом встал на четвереньки и ткнулся головой во что-то мягкое, источающее влажное тепло. Должно быть, мёртвый зверь скатился в самый дальний угол берлоги, довольно глубокой, но узкой — всё-таки это был грот, естественная полость, давно облюбованная медведем: под коленями чувствовался мощный пласт травяного настила. Сначала он ощупал добычу, убедился, что зверь без всяких признаков жизни, и только после того спрятал пистолет. Теперь медведя следовало перевернуть с живота на спину, а сделать это в тесноте оказалось трудно, к тому же туша весила килограммов под триста. Кое-как Мамонт уложил его на бок и ощутил резкую слабость, обычную после пережитого стресса, вытер вспотевший лоб. В берлоге было душно, не хватало кислорода, хотя к вони он уже привык и не замечал тошнотворности запаха.
— Спускайся сюда! — крикнул он в зияющую пустоту лаза. — Быстро!
Сверху не донеслось ни звука. Он пополз к свету, упираясь ногами в стенки, высунул голову, совсем как медведь. Инга убегала вниз по склону, хватаясь за деревья, чтобы сохранить равновесие. Мамонт догнал её, схватил за шиворот и, не обращая внимания на сопротивление и злое пыхтение, потащил назад, к берлоге. Откуда и силы взялись… Возле лаза он опрокинул её и, как куклу, сунул головой в чёрную отдушину.
— Не хочу! — захрипела она. — Ты убийца! Зачем ты убил?
От её протеста отдавало сумасшествием: в момент сильного эмоционального переживания в ней обострилось то, что было самым слабым в её психике болезненное отношение ко всякой смерти.
— Это зверь, — попытался отвлечь от навязчивых мыслей Мамонт. — А мы с тобой — охотники, понимаешь? Так устроено в мире: человек всегда охотник, в том числе, и за диким зверем.
— Он — беззащитный! — хотела крикнуть, но просипела она.
— Нет, это мы сейчас беззащитные! Потому что не звери, а люди, и нам не выжить без добычи. Мы умрём на морозе, а этот медведь — никогда.
— Это нечестно, — в ней ещё бродил и не сдавался обострённый стрессом юношеский максимализм.
— А я сказал — честно! — прорычал он в лицо. — Это был честный поединок.
Она не сломалась, но замолчала, выбившись из сил и не способная уже ко всякому сопротивлению.
— Помогай мне! — приказал Мамонт. — Зверя нужно перевернуть на спину.
— Зачем?..
— Не твоё дело! Помогай!
Окрики на неё ещё действовали. Он снова ухватился за лапу, задрал её вверх и стал рывками, по сантиметру, оттягивать зверя о г стены, таким образом, опрокидывая тушу на хребет. Инга тоже что-то делала, пыхтела рядом, и они часто стукались головами и встречались руками. Когда медведь наконец оказался на спине, Мамонт достал нож.
— Раздевайся!
— Как? — опять испугалась она. — Зачем?
— Не задавай дурацких вопросов! — он всадил нож в брюхо зверя и стал вспарывать шкуру.
— Я не буду раздеваться! Не хочу!
— Тогда это сделаю я! — проревел Мамонт. — Живо раздевайся! Догола!
— Я замёрзну! — слабо воспротивилась она. — Не понимаю, что ты хочешь…
— Ты хочешь жить? Если хочешь, выполняй, что я требую.
Инга замолчала, зашуршала курткой. Мамонт вспорол брюхо от грудной клетки до таза, наощупь располосовал диафрагму, пахнуло теплом…
— Готова? Ну?!..
— Нет ещё…
Он спрятал нож, перебрался через тушу и стал сдирать с Инги одежду. Вытряхнул, выпростал её из свитеров, штанов и нижнего белья, затем подхватил поперёк и стал заталкивать в горячее медвежье чрево.
— Что?.. Что ты делаешь? — бормотала она. — Что ты со мной делаешь?..
Мамонт упрятал её в тушу почти с головой, ногами в грудную клетку, стянул разрез на медвежьем брюхе, будто запахнул спальный мешок.
— Лежи, — сказал примирительно. — И постарайся уснуть. Считай, что ты — в материнском чреве. Придёт утро, и ты родишься, во второй раз. А человек всегда рождается в крови и муках. Так что лежи спокойно. Сейчас тебе станет тепло и хорошо. Потому что нет ничего спасительнее материнского тепла…
Инга не отзывалась. Мамонт ощупью нашёл её лицо, послушал дыхание, спутница уже спала.
Он не обманывал, когда говорил о чудодейственности не просто биологического тепла, а материнского, особого тепла, поскольку добытый зверь оказался медведицей, и два вырезанных из чрева медвежонка вместе с маткой лежали сейчас в углу берлоги. Прежде чем угнездиться самому рядом с тушей,
