ступеньках, потерял равновесие, сорвался и погиб.
Кроме заявления вокзального служащего, было еще одно, которое подтверждало эту версию: труп лежал с левой стороны дороги, а поезда ходят по левой стороне. Значит, он упал по дороге не в Париж, а оттуда.
Я был окончательно спасен.
Жермена после опознания тела очень изменилась. Она больше не выходила из нашей квартиры, и я сам ходил за покупками. Все дни она проводила лежа на диване в своей полупрозрачной ночной рубашке, но резко отталкивала меня, когда я хотел обнять ее, говорила мало и таким жалобным тоном, что мне было неловко ее слушать.
Я и не пытался бороться с ее подавленностью, вызванной перенесенным потрясением. Я думал, что, когда Кастэна похоронят, все встанет на свое место. Перед нами откроется будущее. И я понимал ее поведение. Ее терзали угрызения совести. Теперь, когда смерть Ашилла была установлена, женщина осуждала свое легкомыслие. Ей было стыдно, что она так быстро покинула супружеское жилище, чтобы уехать к любовнику. Население городка должно было смотреть на нее как на неблагодарную шлюху, а у Жермены было обостренное чувство собственного достоинства, поэтому она не могла не страдать от этого всеобщего осуждения.
Вечером после нашей поездки в Ноффле она написала своему нотариусу поручение о похоронах и о продаже предприятия.
– Я больше никогда не вернусь туда! – заявила она мне.
– Но на похороны...
– Похоронят без меня!
Я знал, что она упряма, поэтому и не настаивал. Она была права! Не стоило усложнять себе жизнь условностями. Надо было выждать, вот я и ждал.
Уже на третий день ни одна газета не говорила о Кастэне. Я надеялся, что дело вскоре закончится. Я чувствовал себя легко и счастливо...
Мне очень хотелось укрепить дух Жермены.
– Если хочешь, – сказал я ей, – на следующей неделе поедем на Лазурный берег, подыщем книжную лавку, о которой мечтали.
– Да, Блэз.
Она не знала юга. А я уж постарался расписать этот край! Но напрасно я нахваливал пальмы, мимозу, голубое море и солнце, мне не удалось вытащить ее из хандры. Я начал серьезно беспокоиться. Она не должна была так сожалеть о Кастэне! От этого мерзавца она имела больше таски, чем ласки.
Мое терпение было на исходе.
– Жермена, ты можешь объяснить мне, что с тобой?
Она подняла на меня свои голубые глаза, полные удивления.
– Что со мной?
– Не притворяйся наивной, с того самого дня ты как будто не здесь! Ты горюешь?
Она помотала головой:
– О нет!
– Ты чувствуешь какую-то вину?
Невероятно, но она, казалось, не поняла вопроса.
– Вину? В чем?
– Я не знаю... В том, что пришла сюда, зная, что он умер.
Жермена пожала плечами.
– Да нет, Блэз, я с этим примирилась уже давно...
– Тогда что?
Лицо ее омрачилось. Она стала такой, какой я ее увидел когда-то на почте. У нее был отсутствующий взгляд.
– Это другое, Блэз...
– Другое? Но что, дорогая?
– Я хочу задать тебе вопрос.
– Слушаю тебя.
– Поклянись мне, что ты ответишь искренне.
Я почувствовал, что меня затрясло, стало холодно, как в ту ночь в склепе Креманов.
– Что за церемонии... Слушай, Жермена...
– Поклянись!
Я пробормотал охрипшим голосом:
– Я клянусь тебе...
Она собралась, подыскивая точные слова.
