самый большой стакан и наполнить его самым лучшим виски. Он все исполняет быстро.
Пока льдинка медленно тает в моем пойле, я охватываю присутствующих профессиональным взглядом. Моей сетчатке не приходится перегреваться! На фронте затишье, как писали в коммюнике генерального штаба в те дни, когда гибла всего тысяча человек. Все парни, сидящие в «Грибе», выглядят нормальными гуляками, пришедшими выложить три «штуки» за бутылку выдохнувшегося шампанского.
Я спрашиваю себя, а на что я, собственно, надеялся. Лучше вернутьс на улицу Курсель, потому что в заведении мамаши Бордельер идет куда более приятное для глаз шоу, чем тут...
Три красотки еще некоторое время вертят своими станками, потом уходят, эффектно качнув перышками.
Пианист – а пианист составляет весь оркестр – играет мелодию, от которой хочется почесаться, после чего выходит безголосая певичка, затянутая в длинное, плотно облегающее платье из белого атласа. Она воет песню, рассказывающую о неприятностях легионера, который из-за своей шлюшки опоздал на вечернюю поверку. Это может выжать слезу даже из кирпича! Все веселятся, за исключением малышки из гардероба, которую шедевр берет за живое. Должно быть, ей в лифчик попал горячий песок.
Я допиваю мой третий стакан виски и собираюсь заказать четвертый, что совершенно логично, но бармена отвлекает телефонный звонок. Он вынимает аппарат из ниши и снимает трубку.
– Алло?
Звучит громкий мужской голос. Гарсон смотрит на клиентов, и его взгляд останавливается на мне.
– Это вас, – говорит он.
– Пардон?
– Вас к телефону...
И кладет трубку мне в руки. Я смотрю на кусок эбонита, как утка на рожок для обуви, и спрашиваю себя, что это такое. Наконец ко мне возвращается моя инициативность и я прижимаю трубку к уху.
Мужской голос, очень густой и серьезный, спрашивает, я ли комиссар Сан-Антонио.
Я отвечаю, что минуту назад готов был в этом присягнуть, но сейчас мое удивление так велико, что я вполне могу быть Реем Вентурой или президентом Аргентины.
Невидимый собеседник смеется.
– Все также остроумны, господин комиссар?
– Все больше и больше, – отвечаю. – Даже продаю хохмы в маленьких пузырьках тем, кто от рождения обделен серыми клеточками.
– Скажите, – продолжает неизвестный, – вам хочется узнать нечто новое по делу Стивенса?
– В общем, да. А у вас что-то есть?
– Я знаю место, где вы это найдете...
– Вы это узнали от вашего пальца?
– Точно.
– Я вас слушаю...
– Вы знаете Лувесьенн?
– Немного. Один мой приятель держит там ресторанчик на берегу Сены.
– При въезде в местечко, на шоссе, есть владение, Которое называется «Вязы».
– Возможно.
– Даже наверняка...
– И что?
– То, что если вы туда съездите, то, возможно, пополните свое образование...
– Вы так считаете?
– Считаю.
– А если это ловушка?
– Слушайте, Сан-Антонио, вы часто видели, чтобы полицейским устраивали ловушки? Вам прекрасно известно, что если кто из ваших и гибнет, то только в открытых перестрелках или из-за непрофессионализма...
– А вы, конечно, призрак Калиостро?
– Скажем просто, что я друг...
– Желающий мне добра?
– Вот именно, желающий вам добра. Он смеется и кладет трубку. Я делаю то же самое.
Расплачиваясь за выпитое, я задаю бармену вопрос, вертящийся у меня на языке:
– Тот, кто звонил, обрисовал меня?
– Да.
– Он вам сказал, что я сижу в баре?
– Да
Я вылетаю на улицу, не дожидаясь сдачи. Если таинственный «друг» мог дать эту деталь, значит, он видел меня на табурете. Выходит, он был где-то поблизости
На улице народу немного... Продолжается дождь... Мостовые и тротуары блестят, а неоновые вывески дрожат в этой сырости, как клубничное желе...
Я ищу вокруг бар. Их там целая куча. Искать телефониста бессмысленно.
Что-то мне подсказывает что есть духу нестись в Лувесьенн. Это «что-то» – старое доброе чутье Сан- Антонио.
В путь!
Я снова еду к Этуаль. Туристы, у которых дома, очевидно, нет глаз, таращатся на Вечный огонь на могиле Неизвестного солдата. Сворачиваю на авеню Гранд-Арме. Мощная «де-сото», раздраженная моей скоростью, пытается меня обогнать. Тогда я чуть нажимаю на газ, и все становится на свои места.
Дорога до Лувесьенна занимает четверть часа. Кажется, в этом районе все давно спят. Останавливаюсь перед табличкой с названием городка. Дождик не прекращается...
Я поднимаю воротник плаща и щупаю под левой мышкой, там ли Проспер.
Проспер – это игрушка калибра девять миллиметров, позволяющая мне выдавать билеты до рая.
Я вооружаюсь электрическим фонариком и отправляюсь на поиски «Вязов». Мне не приходится блуждать долго – сразу же натыкаюсь на ржавые ворота с мраморной табличкой «Вязы». Надпись почти стерлась, но прочитать ее можно. Прежде чем войти, осматриваю уголок. Оказывается, это заброшенный старый дом прошлого века с гипсовыми украшениями на фасаде. Маленький парк зарос травой. Настоящая декорация для фильма про привидения.
Я прохожу в ворота и следую по аллее, еще различимой в этом царстве предоставленной самой себе зелени.
Дохожу до крыльца. Молотком служит бронзовая рука. Я ее поднимаю и опускаю.
Делая это, я совершенно убежден, что это так же бесполезно, как вытягивать в грозу руку, проверяя, идет ли дождь. В этой халупе никого нет, я в этом абсолютно уверен.
Сразу видно, что она давно заброшена и пуста...
Молоток производит перезвон с бесконечными вибрациями. Я жду, пока в мертвом доме восстановится тишина, потом берусь за дверную ручку и поворачиваю ее. Дверь со скрипом открывается. Все по-прежнему в привиденческом стиле.
– Есть тут кто? – ору я.
Мой голос разносится, как в ущелье.
– Есть кто живой? Глухо.
Осматриваюсь. Я нахожусь в ледяном холле, воняющем сыростью. В нем двери, по одной с каждой стороны, и лестница в глубине.
Я открываю двери одну за другой. Все ведут в пустые комнаты, где давно никто не живет. Со стен свисают длинные ленты обоев, потолки облупились, паркет вздулся.
Я начинаю думать, что тип, пославший меня в этот замок Спящей Красавицы, самый большой шутник, которого когда-либо рожала эта унылая планета...
По-моему, он хотел на пару часов избавиться от меня, для чего и направил по несуществующему следу. Эти ребята должны были здорово повеселиться, когда увидели, как Сан-Антонио бросился в туман по одному анонимному звонку.