помянутый Михаил Шишкин получает премию французских издателей за книгу о Байроне и Льве Толстом, написанную и изданную в Швейцарии на немецком языке. «Если молодые (и не очень) ученые и писатели покидают страну, уезжают, у остающихся есть два варианта: а) отречься и заклеймить; б) признать своим распространяющимся богатством, своим “мировым завоеванием”, своей русской “школой”. Что выберем?» – предлагает поразмыслить Наталья Иванова. Тогда как Владимир Новиков, рассуждая о книгах, создаваемых на родных подзолах и суглинках, вполне сочувственно отмечает «уже набегающую на современную прозу волну разноязычия», особо выделяя случаи, когда замысел писателя не исчерпывается созданием многоязычных коллажей (как, например, в поздней прозе Владимира Сорокина, Виктора Пелевина или Анастасии Гостевой), но «вступают в контакт языковые менталитеты», и можно говорить уже о «внутренне богатой системной полифонии».
Такова, действительно, реальность, по умолчанию принимаемая едва ли не всеми – кроме совсем заскорузлых защитников тезиса «где родился, там и пригодился», который в нынешнем стремительно глобализирующемся мире выглядит уже как призыв к художнику судить о всем белом свете «не выше сапога» и ограничить свой эстетический, духовный горизонт родной околицей.
И таковы принятые в российской печати нормы политкорректности, исходящие из классической набоковской формулы: «Национальная принадлежность стоящего писателя – дело второстепенное. Искусство писателя – вот его подлинный паспорт».
Впрочем, эти нормы легко и нарушаются – в тех ситуациях, когда критику требуется побольнее уязвить несимпатичного ему писателя. Тогда Татьяна Толстая не останавливается перед тем, чтобы изобличить Андрея Макина как «словесного метиса, культурный гибрид, лингвистическую химеру, литературного василиска ‹…› смесь петуха и змеи – нечто летучее и ползучее одновременно», а давний американский житель Борис Парамонов называет парижанина Макина «байстрюком» и «бастардом». И тогда, говоря о романах Михаила Шишкина, Андрей Немзер считает возможным напомнить, что Шишкин «пишет свою рафинированно-истеричную прозу на берегу Цюрихского озера», а его постоянный оппонент Павел Басинский язвит, что премию «Национальный бестселлер» 2005 года «дали живущему в Швейцарии, но пишущему романы с русскими названиями Михаилу Шишкину».
Такие пассажи с точки зрения политкорректности выглядят, разумеется, шокирующими. Хотя и объяснимыми, а в ряде случаев, увы, даже вполне оправданными. И не в том только дело, что, – процитируем Анну Мартовицкую, – «произведения, написанные в иной языковой среде, всегда отличаются от тех, что ковались на Родине. Есть в них некоторая оторванность от реальной жизни, объясняющаяся, видимо, тем, что приходится вариться в собственном соку». Проблема в том малоприятном колорите, какой в произведениях, написанных в комфортном отдалении от России, иногда приобретают нелицеприятно резкие высказывания авторов с космополитическим типом сознания о своих былых соотечественниках и навсегда оставленной родине. Приветствуя импульс национальной самокритики в книгах, продиктованных пусть и странною, но все-таки любовью к Отечеству, многим из нас трудно принять слова немилосердной правды, звучащие вроде бы и по-русски, но как-то вчуже, с позиции стороннего наблюдателя и вот именно что иностранца.
«Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство», – написал Александр Пушкин Петру Вяземскому еще 27 мая 1826 года, и эта досада особого рода действительно подчас отталкивает от книг, написанных либо с оскорбительным пренебрежением, либо со столь оскорбительной снисходительностью по отношению к нам, в отличие от авторов-космополитов, не переменившим и не желающим менять страну своего проживания.
Здесь, разумеется, все дело в художественном и интеллектуальном такте – совершенно, впрочем, не обязательном ни для «артистов в силе», ни для амбициозных новичков. И еще дело в степени читательской чувствительности, если угодно, даже ранимости или обидчивости, ибо то, что одним кажется совершенно непозволительным, другими встречается на ура или воспринимается как признак авторской своеобычности.
Иными словами, все зависит от того, какой договор каждый из нас заключает – и с самим собою, и с обществом.
См. ЗАРУБЕЖНАЯ РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА; ИМПЕРСКОЕ МЫШЛЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРЕ; ПОЛИТКОРРЕКТНОСТЬ В ЛИТЕРАТУРЕ; ПОЧВЕННИЧЕСТВО
КРИМИНАЛЬНАЯ ПРОЗА, КРИМИНАЛЬНОЕ ЧТИВО
До 1990-х годов в этом термине не было никакой необходимости, так как все произведения, сюжетную основу которых составляло преступление, нуждающееся в раскрытии, вполне адекватно назывались детективами. Исключением являлись разве лишь романы о зарубежных шпионах и/или советских разведчиках, но и в них ведущую роль играли, как правило, сыщики, сотрудники органов государственной безопасности, с которыми предлагалось самоотождествиться читателям.
Теперь же истории о розыскниках, следователях, частных детективах и детективах-любителях, распутывающих сюжетные хитросплетения и изобличающих преступников, в значительной степени потеснены книгами, где нет или почти нет детективной интриги и на первый план выступает повествование о самих преступниках, их биографиях, нравах, способах жизни на воле и в местах отбывания заключений. Это могут быть произведения и полностью вымышленные, и основанные на личном опыте авторов, прошедших тюремные университеты или службу в спецназе, и строго документированные (таковы, в частности, жизнеописания знаменитых киллеров и уголовных авторитетов, «солнцевской», «таганской» и иных преступных группировок, предложенные Валерием Карышевым). Разнится и авторское отношение к новым для нашей литературы героям – в диапазоне от гневного осуждения и разоблачения бандитской романтики до нескрываемой симпатии к людям, бросившим дерзкий вызов и государству, и требованиям общественной морали. Причем, – как говорит Роман Арбитман, – «в 1990-е исчезло коренное отличие сыщиков от тех, с кем им предписано было бороться (и этот факт был “узаконен” модными писателями): четкое соблюдение буквы закона», в силу чего нарушение норм правопорядка стало восприниматься – и авторами, и их читателями – едва ли не как норма жизни в современной России. И как едва ли не единственно возможный у нас путь к обогащению и успеху, что подтверждается книгами Юлия Дубова «Большая пайка», Юлии Латыниной «Охота на Изюбря», произведениями других авторов, рисующих карьеры и облик сегодняшних олигархов.
Отнести этот разряд литературы к детективам вряд ли возможно, отчего критики и говорят о боевиках, бандитских романах и бандитских сагах, объединяя их вместе с собственно детективами понятием криминальной прозы (или криминального чтива – по аналогии с фильмом Квентина Тарантино «Рulp fiction», вышедшем на экраны в 1994 году). Впрочем, обо всем этом – и о межавторской серии «Я – вор в законе», подписанной именем Евгения Сухова, и о сериях «Вне закона» издательства «ЭКСМО», «Обожженые зоной» издательства «АСТ», «Воровской закон» издательств «Крылов» и «Нева», как и о романах Бориса Бабкина, Виктора Доценко, Евгения Монаха, Сергея Таранова, Владимира Угрюмова, Владимира Шитова, иных многих – критики пишут сравнительно редко.
И напрасно, поскольку похоже, что именно в этого рода словесности живет сейчас дух авантюрной, приключенческой прозы. И поскольку, – по мнению Виктора Мясникова, – «это самое криминальное чтиво представляет собой важнейший и необходимейший род национальной литературы – героический эпос», который «заполнил тот сектор литературы, что освободился после ухода советского эпоса. Ну да, после исчезновения литературы о Великой Отечественной и Гражданской, колхозно-партийных эпопей и рабочего романа. Свято место да не будет пусто!» Поэтому, – бодро продолжает В. Мясников, – «вы думаете, что постперестроечные 90-е предстанут в сознании россиян в середине ХХ1 века как время лишних людей? Нет, ребята, мы живем в эпоху бесшабашных спецназовцев, жизнерадостных ментов, бандитов на “мерсах” и крутых дамочек. ‹…› Российский детектив позволяет существовать книжной торговле, особенно в глубинке, делится доходами для издания долгоокупаемого мейнстрима, сохраняет в народе навыки чтения, поддерживает его дух и выражает его мнение».
См. АВАНТЮРНАЯ, ПРИКЛЮЧЕНЧЕСКАЯ ПРОЗА; ДЕТЕКТИВ, ДЕТЕКТИВНАЯ ЛИТЕРАТУРА; МАССОВАЯ
