Толпа журналистов все более и более густеет. Это напоминает правительственные кризисы доброго старого времени. Вспышки фотоаппаратов сверкают вовсю. Конруж сменил костюм. Он облачился в серо- антрацитовые тона, ибо эти тона лучше всего запечатлеваются на черно-белом фоне газет. На нем очень светлый галстук, поскольку у него смуглая кожа. Знает свое дело, чертяка! Не хватает только подкрашенных губ! Во всяком случае, для придания им блеска он проводит по ним языком каждый раз, когда какой-нибудь пленочный пачкун готовится сделать снимок. Его голос более рассчитан, чем цены некоторых владельцев гостиниц. Его манера поведения благородна и аристократически надменна. Заметив нас, он делает едва заметный жест, одновременно покровительственный и непринужденно-развязный.
– О, Сан-Антонио со своим сенбернаром! Значит, вас действительно занимает это дело?
Я подмигиваю.
– Возможно, это не то слово, – отвечаю я, – но во всяком случае я здесь.
– Тебе удалось пролить свет на эту двойную задачу? – шутит он, довольный тем, что видит улыбки на лицах представителей прессы и слышит смешки в рядах легавых.
– Напротив, – говорю я смиренно-сладким голосом, – все, что мне удалось обнаружить, так это то, что загадка не двойная, а тройная.
И сразу же физиономия господина the principal14 (извините меня, если я иногда начинаю писать по-английски, это автоматически) уподобляется копилке, выполненной в стиле Регентства.
– Ах да?
– Как нельзя более «ах да», Конруж. Садовник графа исчез, а его собачка заколота вилами!
Поставщики газетных «отделов происшествий» зашумели, довольные тем, что им подбросили лакомый кусок.
Я щелкаю пальцами.
– Я хотел бы ознакомиться с показаниями этого человека, – заявляю я. – Где они?
Конруж становится фиолетовым. Он чувствует, что теряет лицо, и его инстинкт самосохранения начинает трезвонить во всю мощь, словно колокольчик стюарда вагона-ресторана перед первым обслуживанием.
– Они подшиты в досье! – говорит он. – Ты думаешь, у меня есть время разыскивать его для тебя?
Тут уж, мои солнечные девочки, ваш милый Сан-А теряет терпение.
– Если у тебя его нет, найди, приятель! – бросаю я ему в лицо. – С этого момента руководство следствием поручено мне!
Я сую полученный мной приказ прямо в нагрудный карман его пиджака.
– Вот свидетельство. Это тебя разгрузит от чрезмерной занятости.
Он желтеет. Отяжелевшим жестом он достает официальную бумажку и начинает ее изучать.
– Прочтешь на свежую голову! – советую я. – Дело не терпит отлагательства. Для начала мне нужны показания садовника – и живо!
И тут же я оказываюсь в полыхающем зареве. Я почти ничего не вижу. Меня ослепляют вспышки фотоаппаратов.
Я рассекаю толпу. Берю прилип ко мне, чтобы попасть в кадр. Он даже снял шляпу, дабы избежать тени на своей величественной физиономии.
– Я не всегда согласен с твоими методами, – шепчет он, – однако должен тебе сказать, парень, что ты сейчас доставил мне удовольствие, так как я терпеть не могу Конружа.
Я не разделяю его ликования. Если мне не удастся раскрыть это дело, ох, как я почувствую это на своей шкуре! Мне тут же придется удалиться на покой в «Сторожевую башню» и купить себе удочку.
«Я подстригал розы господина графа, когда раскрылось окно в библиотеке. Камердинер Серафен крикнул, что с графом случилась большая беда и что нужно бежать за доктором через дорогу. Что я и сделал».
Вопрос: «Вы слышали выстрелы?»
Ответ: «Да, но я не знал, что речь идет о выстрелах».
– Это представляет интерес? – спрашивает Берюрье.
– Увлекательно, как «Тентен», – отвечаю я и продолжаю чтение протокола.
Вопрос: «Что вы подумали?»
Ответ: «Когда раздались выстрелы, я подстригал газон мотокосилкой. Я принял выстрелы за хлопки, когда ковер трясут или выбивают».
Вопрос: «Между моментом, когда прозвучали эти выстрелы, и моментом, когда камердинер попросил вас сбегать за доктором, кто-нибудь выходил из дома?»
Ответ: «Я никого не видел. Абсолютно никого».
Вопрос: «Что вы делали потом?»
Ответ: «Я побежал звонить в дом напротив».
Вопрос: «По дороге вам встречались люди?»
Ответ: «Да, соседи, обитатели квартала. Я сказал им, что стряслась большая беда с господином графом. То, что мне перед этим сообщил Серафен».
Остальная часть протокола выдержана в том же духе. Матье Матье никого не видел выходящим из дома. По крайней мере так он утверждает.
Я делаю знак инспекторам подойти.
– Скажите-ка, ребята, вы опросили людей, собравшихся на шум, поднятый садовником, когда он шел за доктором?
– Да, господин комиссар.
– Ну и что?
– Они подтвердили сказанное им. Никто не слышал выстрелов. Матье окликнул их, чтобы сообщить о несчастье, случившемся с хозяином.
– Он не уточнил, какого рода несчастье?
– Нет, поскольку сам этого не знал.
– О'кэй! Спасибо!
Я потираю глаза большим и указательным пальцами. Берю слегка хлопает меня по плечу.
– Послушай-ка, приятель, может быть, нам сейчас заняться другим делом, пока первое прояснится?
– Может быть, Берю, может быть!
Я отдаю распоряжение предпринять поиски садовника. Сверх того, я настаиваю на том, чтобы попытались установить, кто звонил графу в момент смерти.
– Ты думаешь, эта деталь имеет существенное значение? – осведомляется Мой доблестный помощник.
– Она может иметь существенное значение. Граф был убит почти в упор. И спереди! Он видел своего убийцу. В этот момент он мог издать какой-нибудь возглас, способный навести нас на след.
– Жокей! – одобряет Берю. – Не хочу тебе льстить, но твоя голова – не кочан капусты!
Воздав должное моим обширным достоинствам и моему сообразительному уму, мы отправляемся к Монфеалям, чтобы на месте провести расследование второй половины дела.
Глава VI
Покойный Жорж Монфеаль при жизни был финансовым советником. Говорят, что советники не платят, однако, по моему мнению, этот заплатил дороговато. Он занимал целый этаж в жилом квартале недалеко от особняка графа Гаэтана Де Марто-и-Фосий.
Одетая в черное прислуга провожает меня к вдове, которая ждет доставку белья от Красильщика, чтобы тоже переодеться в черное. Вдова еще молода, еще русоволоса, еще хорошо сложена и не лишена очарования. Она достойно, но искренне несет свою печаль. Мне это даже нравится.
Я представляюсь, представляю моего доблестного помощника и спрашиваю ее, не согласится ли она ответить на новую серию вопросов.
Она кивает в знак согласия и указывает мне на низкие и широкие кресла (которые являются идеальным сиденьем для Берю). Я выбираю одно из них, а Берю два (одно для задницы' а второе для ног). Женщина садится в четвертое, последнее из гарнитура (конечно же, не женского, как мог бы я сострить, но это было
