людьми, хорошенько постаравшись и точно следуя указаниям инструктора, я должен справиться. Ведь не дурее же я остальных?
– Может, и нет. Во всяком случае не умнее. Берю возмущенно пожимает плечами.
– Скажи, приятель, в котором часу Бержерон ушел вчера днем из отеля?
– Около трех.
Я смотрю на часы. Времени у меня полно. Я заказываю шестую рюмочку крепкого коньяку для Толстяка, желаю ему успехов на лыжне и оставляю строить глазки его испанке – очаровательной даме лет шестидесяти восьми с такими усами, что ей надо бриться. Она чуть потолще, чем сам Берю, и не катается на лыжах из-за деревянной ноги.
Я иду к автобусной станции. Служащий в синем халате встречает меня очень любезно.
Я показываю ему удостоверение, и он выражает сильное удивление.
– О! Полиция?
– Мне нужно задать вам несколько вопросов. Но предупреждаю, что мне необходимо быть уверенным, что вы не разгласите содержание нашей беседы.
Его герметическая физиономия меня успокаивает. Савояры не привыкли без толку молоть языком, особенно о секретах, которые им доверяют полицейские.
– Вы знаете некоего месье Бержерона?
– Разумеется.
– Этот господин, кажется, получает вас много лыж?
– Когда он здесь, то почти каждый день.
– Как вы это объясняете?
– Он владеет в Париже заводом по производству лыжных креплений. Вот он и продает их своим знакомым по себестоимости.
Я говорю себе, что пока все О'кей.
– Откуда поступают лыжи?
– Из Шамоникса. Там находится фабрика, где их выпускают.
– Вы получили для него лыжи с дневным автобусом?
– Да.
– Я бы хотел на них взглянуть. Служащий ведет меня в конец склада.
– Вот. Можете убедиться, они совершенно новые. Я их тщательно осматриваю. Лыжи действительно как только что сделаны.
– Благодарю вас. Ни слова месье Бержерону о моем визите.
– Будьте спокойны.
Он колеблется, потом, смущаясь от своего любопытства, бормочет:
– Что-нибудь... серьезное?
– Вовсе нет. Я провожу некоторые проверки в налоговом плане, а эти частные продажи незаконны, вы понимаете?
Он понимает. Я пожимаю ему руку и иду к подъемнику Бель-Кот.
Час спустя я вижу Бержерона с двумя парами лыж. Как и утром, он садится на подъемник и сидит, как виртуоз, не держась за брус.
Я следую за ним. На этот раз между нами никого нет. Погода великолепная. Гора сверкает на солнце, женщины прекрасны, яркие краски спортивных костюмов создают чудесную симфонию.
Когда мы проделали полпути, Бержерон с такой же неловкостью, как и утром, падает. Я говорю себе, что для опытного лыжника этого многовато и простое совпадение слишком маловероятно. Поэтому через двадцать метров, убедившись, что он на меня не смотрит, я отпускаю мой брус и устремляюсь вниз по лыжне. Я описываю широкий полукруг и оказываюсь на одном уровне с биржевиком. Тот восстановил равновесие, взвалил на плечо запасную пару лыж и трогается с места. Но спускается он не к Куршевелю, а пересекает спуск наискось в сторону долины Пралонг.
Я даю ему оторваться на приличное расстояние и мчу по его следам. Бержерон действительно мастер. Теперь я нисколько не сомневаюсь, что его падения были намеренными.
Он летит к пихтовому лесу, выделывает два или три виража и подкатывает к притулившемуся у склона горы домику.
На пороге этого шале он снимает лыжи, втыкает их в снег и входит, по-прежнему держа вторую пару на плече.
Ваш любимый Сан-Антонио не колеблется. Его окружает белое безмолвие, но и сам он производит шума не больше, чем гусеница, ползущая по полированному столику. Он в свою очередь снимает лыжи, вытаскивает из кармана куртки пушку и медленно подходит к двери дома.
Внутри игра света и тени. Пахнет коровами и их экскрементами. С потолка с толстыми суковатыми балками свисает паутина. Я вытягиваю шею и с огромным удовольствием вижу месье Бержерона за работой. И знаете, что он делает? Колет лыжи на дрова. Ну, каково? Признайтесь, что вы озадачены. Месье получает в день по две пары лыж и уединяется, чтобы развести из них костерок.
Неподвижно стоя в дверном проеме, я не упускаю ни одного его движения. Бержерон работает энергично. Может, он чокнулся? Только ненормальный может топить печку лыжами.
Получив солидную кучку щепок, он бросает ее в старый камин, чиркает спичкой, поджигает валяющуюся тут же газету, и лыжи красиво вспыхивают! Если вы хотите, чтобы в ваших каминах горел красивый огонь, мой вам совет: топите их лыжами. В почерневшем очаге начинает трепетать пламя. Бержерон, словно демон, смотрит на свои необычные дрова.
– Очень красиво, правда? – любезно осведомляюсь я и шагаю через порог.
Можно подумать, что биржевик сел на улей, спутав его с пуфом, так он подскакивает.
Он похож на затравленного зверя. Надо его понять: избушка не имеет другого выхода, кроме низкой двери, а в ней стоит Сан-Антонио со шпалером в руке.
– Кто вы такой? – спрашивает он. Он не может меня узнать из-за моей шапки, солнечных очков и из-за того, что я стою против света.
– Вы перестали узнавать старых приятелей, Бержерон? Должно быть, мой голос вызывает у него какие-то воспоминания. Он у меня просто неподражаем: какая теплота (сорок градусов по Цельсию), какой тембр! А сила! Уверен, после Карузо... Ну ладно, замнем для ясности, я здесь не затем, чтобы себя расхваливать.
– Кто вы? – квакает он.
Я делаю шаг вперед, чтобы подставить свое мужественное лицо свету очага, потом снимаю очки. Бизнесмен снова подпрыгивает.
– Комиссар... – бормочет он.
– Ну да, – весело подтверждаю я. – Любуетесь огоньком, месье Бержерон?
– Я...
– Вы?
– Это были старые лыжи...
– Из тех новых, что вы получаете дважды в день? Вижу, он бледнеет.
– Думаю, самое простое для вас – это начать колоться. Место, конечно, не самое удобное, но природа имеет свой шарм. По крайней мере, здесь нам будет спокойно.
– Но я... клянусь вам, что я...
Не переставая держать его под прицелом шпалера, я нагибаюсь и поднимаю с пола крепления, которые Бержерон снял, прежде чем сжечь лыжи.
Когда я поднял одно из них, биржевик пытается броситься ко мне, но моя пушка быстро останавливает его порыв.
– Спокойнее, мой дорогой друг, спокойнее! Я беру топорик, которым он рубил лыжи, и несколько раз бью им по креплениям, после чего отступаю на шаг, чтобы взглянуть на рубцы.
– Браво, – говорю, – так я и думал. Хромированное золото. Обычно туфту пытаются выдать за сокровище, а у вас все наоборот.
Больше я ничего сказать не успеваю. Горящая деревяшка приземляется на угол моего портрета. Ожог хлещет по правой щеке. Боль настолько сильная, что несколько секунд я не способен реагировать.
