– Попрошу вас, Берюрье! – отчитывает его Безволосый. Хохот Толстяка прекращается, как свист воздуха из проколотой шины, когда она уже совсем расплющилась.
– Я хочу, – продолжает Лакированная Черепушка, – чтобы в каждой точке Парижа, где процветает проституция, были установлены посты.
Начальник «нравов» поднимает руку, чтобы попросить слово. Берю не может удержаться, чтобы не сказать ему:
– Если вы в туалет, это по коридору налево. По-моему, Берю со своими хохмами идет прямиком к отставке.
– Что вы хотели сказать, Пуату? – интересуется Большой Патрон.
– Позволю себе заметить, господин директор, эти меры действовали уже несколько недель, но не дали ничего, кроме дела Буальвана.
– Значит, усильте их! Это единственное, что мы можем сделать.
Совещание заканчивается, но только не для меня.
– Сан-Антонио, останьтесь, мне нужно вам кое-что сказать.
Остальные отваливают с подобающими случаю расшаркиваниями. Когда дверь закрывается за Ахиллесовой Пятой (я вам говорил, что Пакретта зовут Ахилл?), Старик набрасывается на меня, как шотландец на потерянный кошелек.
– Я на вас рассчитываю, мой дорогой друг.
– В чем, патрон?
– В том, чтобы вывести нас из тупика. У вас особые методы. Ваша фантазия подсказывает вам лучшие ходы, чем холодный расчет. Даю вам карт-бланш. Делайте что хотите и как хотите, но принесите мне результат.
Я секунду раздумываю.
– О'кей, патрон. Я пойду в атаку.
Глава 3
Я нахожу мою славную команду, за исключением начальника бригады нравов, в соседнем бистро. Пакретт предлагает украшенному флюсом Пинюшу таблетку витаминизированного аспирина. Берю, воинственный противник всяких медикаментов, заказывает большой стакан вина.
– Сопьешься! – усмехаюсь я, опуская очень важную часть моего тела рядом с очень объемной аналогичной частью Берю.
– Ничего со мной не будет, – возражает он. – Я убежден, что вино – это лучшее лекарство. Вот смотри, тут на днях звонит мне жена Альфреда: у ее благоверного жар как у лошади.
– Как у першерона или как у пони?
– Невежливо перебивать говорящего, даже если он младший по званию. – И он продолжает рассказ: – Я говорю Антонии: «У вас есть вино?» – «Да», – отвечает мне она. «Значит, так, – говорю, W согрейте кастрюлю вина и положите туда побольше сахару и перца, а потом дайте выпить Альфреду». – «Думаете, поможет?» – говорит она мне. «Попробуйте и увидите...» – отвечаю. Она попробовала. На следующий день, хочешь верь, хочешь нет, Альфред повел мою Берту в кино на фильм Скотча.
– Чей?
– Господи... Бискотта! Не, тоже не то... Ты знаешь, такого толстяка, похожего на яйцо всмятку?
– Кончай трепаться, у нас есть более важные дела.
Пино, которого флюс сделал очень неразговорчивым, решает все-таки высказать свою точку зрения. Она ясна и полна здравого смысла.
– Я считаю, – говорит он, – что весь этот шум поднят из-за ерунды. Кого убивает маньяк? Проституток, разве не так? Так чего надрываться, ловя его?
– Старик, – вздыхаю я, – твой гуманизм всегда приводил меня в замешательство. Когда ты молчишь, то можно забыть, что твои мозги давно разжижились. Дай бог, чтобы у тебя появился флюс и на второй щеке, тогда ты, может быть, не сможешь говорить.
Он насупливается. Берю осушает стакан, который ему принесли, за куда меньшее время, чем потребовалось бармену, чтобы его наполнить.
– Ну что, – спрашивает он, – старый козел взвалил это дело на нас?
– О руководстве можно бы и попочтительнее, – замечает Пакретт, откровенно осуждающий манеры своего нового коллеги.
– Слушай, ты, сядь и засунь себе свечку сам знаешь куда! – Он разражается громким смехом. – Нет, вы только посмотрите! Месье провел двенадцать лет – не решаюсь назвать это жизнью, – щупая шлюх, и еще хочет меня учить! – Его тон поднимается. – Запомни, крысиная задница, уроки вежливости я только раздаю, но никогда не беру.
– Успокойся, – стонет Пино.
– Нет, – отвечает Берю, который боится успокаиваться, потому что его приступы ярости длятся недолго, – нет, я не успокоюсь. Какая-то дешевка из «нравов», до костей пропитавшаяся лекарствами, какой-то фраер, убивающий первого встречного, потому что боится, что не сможет его арестовать, полупокойник еще учит меня, как разговаривать!
– Позвольте, – блеет Пакретт, чье лицо искажено от бешенства.
– Я позволю тебе только одну вещь, – заканчивает Берю, – оплатить мой следующий стакан!
– Я не собираюсь дольше терпеть это, – заявляет инспектор, вставая.
– Месье строит из себя дамочку из высшего общества, – не унимается Мамонт. – Вам надо пойти в мойщики туалетов, мадам, если у вас такое ранимое сердце.
Я удерживаю Пакретта за руку.
– Садитесь, старина. А ты, Берю, закрой пасть. Ты не на базаре.
– Я попрошу перевода, – уверяет Пакретт. – Такие издевательства просто невыносимы. Я не могу...
Берю собирается сказать ему новую гадость, но я отвешиваю ему под столом удар ногой, которым можно свалить обелиск.
Он дает пожирателю пилюль излить свою душу, после чего мы можем перейти к серьезным вещам.
– Ребята, начинаем большую охоту!
Естественно, после этих слов Берю считает своим долгом затянуть охотничью песню.
Чтобы заставить его замолчать, я снова пинаю его под столом и продолжаю:
– Пакретт, вы специалист по проституткам...
– Не смеши меня, – говорит Жирдяй. – Судя по внешности этого месье, он никогда не залазил на бабу. Ему бы для этого понадобилась лестница и обувка с шипами.
– Опять?! – вопит Пакретт. Он в ярости осушает свой стакан минералки. Добряк Пино заснул. Его голова свисает на грудь, как груша. По-моему, у меня та еще команда!
– Что вы говорили, комиссар?
– Что вместе с сотрудником картографического отдела вы составите карту распространения проституции в Париже.
– Отличная мысль! – орет Берюрье. – Будем ее продавать туристам на Елисейских Полях и наживем себе целое состояние.
– Дальше, комиссар?
– Когда мы получим графическое изображение проблемы, то выделим две машины без опознавательных знаков полиции для постоянного патрулирования этих районов. Разумеется, эти машины будут радиофицированы и станут передавать информацию по мере ее сбора в контрольный центр.
– Неплохо, – одобряет Пакретт, посасывая эвкалиптовую пастилку.
Толстяк не может сдержаться:
– Подумать только, мы организовываем охрану путан и будем драть свои задницы, защищая ихние!
Он проводит своим чудовищным ярко-красным языком по губам, похожим на две сосиски.
– Я вам скажу одну вещь, ребята. Жизнь – мерзкая штука!
– Глядя на тебя, в этом не сомневаешься, – отвечаю я. Он не оценивает мою шутку и советует мне засунуть мои мнения о нем в одно неудобное для этого место. Пино, свалившийся со стула, просыпается.
– Вы уже здесь! – бормочет он, глядя по сторонам.
