шириной, и тебе скажут, что это новый студиозус, прибывший с Марса…
– Не смеши! – оборвал его Ленгиел. – Марсиане не способны выдерживать земную гравитацию и влажность в течение длительного…
– Не в этом дело. Я говорю в общем смысле. И в сравнении с моими деньгами от жалких грошей этого динозавра не больше пользы, чем от марсианских…
– И еще одно, – не отступался Ленгиел. – В нашей хартии есть статья о недопустимости всякой дискриминации. А значит, мы не вправе исключать этого человека – то есть студента, я хотел сказать…
– Да всё мы вправе. – Фицджеральд подавил зевок. – В этом статье сказано о человеческих расах, а к инопланетянам она никакого отношения не имеет. У нас клуб джентльменов – слышишь! – а слово «джентльмен» означает «порядочный человек». Хитафия же, насколько могу судить, никакой не человек.
– Но принцип-то один и тот же! Почему, как ты думаешь, Атлантический Университет остается одним из немногих, где сохранились братства, подобные нашему? Потому что их члены чтят демократические традиции, им чужды снобизм и дискриминация. И сейчас…
– Чушь собачья! Никакой дискриминации не будет, если наступить на хвост неким народцам, которые, по-твоему, равны по разуму человечеству. Ты бы лучше предложил нам взять кого-нибудь из выходцев с Кришны – раз он более-менее походит на человека…
– Никаких кришнанцев нынче в Атлантический не поступало, – пробормотал Ленгиел.
– …но нет, тебе непременно надо всучить нам эту мерзкую чешуйчатую рептилию…
– У Джона просто фобия к змеям, – заметил Ленгиел.
– Как и у всякого нормального человека…
– Сам ты чушь городишь, брат Фицджеральд. У тебя всего лишь невроз, тебе нашептали…
– Вы оба уходите от сути дела, – вмешался Браун, возглавлявший их братство.
Они продолжали пикироваться еще некоторое время, пока вопрос не был поставлен на голосование. Кандидатуру Хитафии зарубил Фицджеральд, а Ленгиел завернул его младшего брата.
– Послушай-ка! – воскликнул Джон. – Нельзя так поступать!
– От кого я это слышу? Мне просто не нравится этот несмышленыш.
После непродолжительных дебатов каждый взял назад свое вето относительно протеже другого.
На выходе Фицджеральд ткнул Ленгиела в солнечное сплетение большим пальцем размером с ручку обувной щетки и сказал:
– С тебя причитается. Завтра возьмешь с собой на соревнования Алису, понял? И вернешь ее в целости и сохранности. Уловил?
– О'кей, урод.
И Ленгиел отправился заниматься. Хотя они с Фицджеральдом и недолюбливали друг друга, но старались ладить. Герберт втайне восхищался идеей Джона снять фильм о студентах их университета, а Фицджеральд в душе завидовал дару Ленгиела все схватывать на лету. Забавы ради Фицджеральд препоручил свою сокурсницу заботам не способного ни на какую подлянку Ленгиела, которому никогда и в голову не придет самому положить на нее глаз.
На следующий день, в субботу, заканчивался сезон американского футбола. Атлантический университет принимал команду Йельского на своем поле. Ленгиел проводил Алису Холм на трибуну. Как обычно, когда он оказывался рядом с ней, у него сразу словно язык отнялся. Поэтому Герб погрузился в изучение розовой карточки, которую кто-то заботливо прикрепил кнопками к спинке сидения впереди. На ней было перечислено, под номерами, как он предположительно должен держать огромный лист картона – оранжевый с одной стороны и черный с другой. В этот момент лидер их группы подал команду – для того чтобы его подопечные, поворачивая свои поднятые картонки, составили для зрителей противоположной трибуны какую-то букву, цифру или картинку.
Наконец Герберт пролепетал:
– Я ведь тебе рассказывал, как мы чуть не отказали в приеме Хитафии? Только никому ничего не говори, это все конфиденциально.
– Не скажу, – заверила Алиса, очаровательная блондинка. – Что же теперь: если я с Джоном пойду на вашу собирушку – Хитафия пригласит меня на танец?
– Не пригласит, если ты не захочешь. Не знаю даже, танцует ли он вообще.
– Постараюсь в случае чего хоть не задрожать. А ты уверен, что тут не обошлось без их таинственного гипнотического воздействия на человека? Может, Хитафия так перетянул тебя на свою сторону?
– Да брось ты! Профессор Кантор с психиатрии говорит, что все эти разговоры о гипнотических способностях осирианцев – чистой воды выдумка. Если человек от рождения легко подвержен гипнозу – они имеют над ним власть, а в противном случае ему ничего не угрожает. И никакими неведомыми лучами осирианцы из глаз не выстреливают.
– Ну а профессор Петерсон придерживается другого мнения. Он полагает, что нет дыма без огня, хотя никто и не может точно определить, в чем тут дело. О, вот и они! Хитафия – превосходный лидер, не так ли?
Возможно, с этим эпитетом Алиса чуток хватила через край, но зрелище и впрямь было незабываемое: Хитафия – и с каждого боку у него по три очаровательных сокурсницы – так и гарцевал на месте, размахивая мегафоном. Еще более впечатляющей картину делали оранжевый свитер с большой черной буквой «А» на груди и шапочка первокурсника на голове. Голос, наподобие тепловозного гудка, перекрывал шум трибун:
– Атлантик! А-т-л-а-н-т-и-к!
После каждого возгласа Хитафия выбрасывал вверх руки-лапы с растопыренными когтями и, оттолкнувшись от пола своими птичьими нижними конечностями, подскакивал в воздух метра на три. Такое его дирижирование заводило трибуны почище собственно футбола. Сам Хитафия до поры лелеял надежду поучаствовать в студенческих соревнованиях, прежде всего по легкой атлетике. Тренер университетской команды едва сумел ему объяснить, как мог вежливо, что никто не станет состязаться с соперником, который способен скакать вперед прыжками по двенадцать метров, не сбивая себе дыхания.
Обе футбольные команды выступали в этом сезоне удачно, и счет после первого тайма оставался 0:0. После перерыва йельцы бросили в прорыв своего нападающего, и казалось, что он вот-вот завершит проход через свободную зону, но его остановил Фицджеральд, самый мощный из блокирующих полузащитников «Атлантика».
Хитафия завопил:
– Фиттшеральт! Давай, давай, давай, Фиттшеральт!
Подвыпивший йельский старшекурсник, возвращавшийся на свое место после похода по нужде в подтрибунные «комнаты для мужчин», обошел вокруг поля и демонстративно остановился на полоске травы перед местами, где сидели болельщики «Атлантика». Потоптавшись немного на месте, он ринулся в гущу зрителей, повалился на сиденья «атлантиков». Вокруг него тут же образовалась целая куча-мала.
Хитафию происходящее не оставило равнодушным. Он решил, что люди приходят на стадион прежде всего ради футбола, и вознамерился навести порядок. Осирианец схватил бузотера за плечо, приподнял и развернул лицом к себе. Йелец посмотрел на Хитафию, завопил: «Я их сделал! Я их сделал!», и попытался вырваться.
