относительности, летящего на пушечном ядре, — простому символу, отмечающему состояния переменных, а философского персонажа наделить привилегией жизненного опыта (как длящееся существо), поскольку он проходит непосредственно сквозь вариации [70] . В нем так же мало опыта, как в научном наблюдателе — символичности. В обоих случаях имеют место идеальные восприятие и переживание — но совершенно разные. Концептуальные персонажи всегда, изначально находятся на горизонте и действуют на фоне бесконечной скорости — анэргетические различия быстрого и медленного возникают лишь на поверхностях, над которыми они парят, или в составляющих, которые они проходят во мгновение ока; поэтому восприятие здесь служит не для передачи информации, а лишь для описания некоторого аффекта (симпатического или антипатического). Напротив того, научные наблюдатели представляют собой точки зрения, расположенные внутри самих вещей, что предполагает градуирование is горизонтов и ряд ограничивающих рамок на фоне замедлений и ускорений; аффекты становятся здесь энергетическими отношениями, а само восприятие — известным количеством информации. Здесь мы еще не можем подробно развить эти характеристики, так как нам пока не ясен статус чистых перцептов и аффектов, связанных с существованием искусства. Но на то, что бывают собственно философские и собственно научные восприятия и переживания, то есть sensibilia концепта и функции, — на это указывает уже сама основа особого отношения между наукой и философией, с одной стороны, и искусством — с другой: речь идет о том отношении, когда концепты и функции мы можем называть красивыми. Специфические восприятия и переживания философии и науки тем самым необходимо сцепляются с перцептами и аффектами искусства — как со стороны науки, так и со стороны искусства.
Что касается прямого противопоставления науки и философии, то оно осуществляется по трем главным пунктам, вокруг которых группируются, с одной стороны, серии функтивов, а с другой — принадлежности концептов. Вопервых, это система референции и план имманенции; вовторых, независимые переменные и неделимые вариации; втретьих, частные наблюдатели и концептуальные персонажи. Это два типа множественности. Функция может быть задана, при том что соответствующий концепт сам не задан, хотя он и может и должен быть задан: можно задать некоторую пространственную функцию, при том что концепт данного пространства остается еще не заданным. Функция в науке характеризует некоторое ю состояние вещей, вещь или тело, которые актуализируют виртуальное в некотором плане референции и в некоторой системе координат; концепт в философии выражает некоторое событие, которое придает виртуальному консистенцию в некотором плане иммаis ненции и в некоторой упорядоченной форме. Таким образом, в том и другом случае творческое поле обозначено совсем разными единицами, однако по своим задачам они всетаки являют некоторую аналогию; как в науке, так и в философии проблема состоит не в том, чтобы ответить на какойто вопрос, а в том, чтобы адаптировать, коадаптировать находящиеся в процессе определения элементы, и сделать это с высшим «вкусом», который и представляет собой умение обращаться с проблемой (например, в науке это значит верно выбрать независимые переменные, эффективно разместить частного наблюдателя на том или ' ином маршруте, наилучшим образом построить координаты того или иного уравнения или функции). Эта аналогия, в свою очередь, ставит две новых задачи, Как представить себе практические взаимопереходы между проблемами двух видов? А главное, можно ли считать, что наше противопоставление по трем пунктам делает теоретически невозможными униформизацию концептов и функтивов и даже всякую их редукцию друг к другу? А если редукция действительно невозможна, то как же мыслить позитивные отношения между ними в целом?
6. Проспекты и концепты
Для логики характерен редукционизм — не акцидентальный, а сущностно необходимый; следуя по пути, проложенному Фреге и Расселом, она стремится превратить концепт в функцию. Но для этого требуется, чтобы функция не только определялась в рамках математической или научной пропозиции, но и характеризовала более общий тип пропозиций, выражаемых вообще фразами естественного языка. Необходимо поэтому создать новый тип функций — собственно логический. В пропозициональной функции «х — человеческое существо» четко обозначается полагание некоторой независимой переменной, которая не принадлежит функции как таковой, но без которой функция неполна. Полная функция состоит из одной или нескольких «упорядоченных пар». Функцию определяет отношение зависимости или соответствия (необходимое основание), так что «быть человеческим существом» является даже не функцией, а значением f(a) для некоторой переменной х. Не важно, что в большинстве пропозиций имеется несколько независимых переменных и даже что само понятие переменной величины, оказавшись связано с некоторым неопределенным количеством, заменяется понятием аргумента, предполагающим дизъюнктивное допущение в некоторых пределах или интервале. Отношением к переменной или к независимому аргументу пропозициональной функции определяется референция пропозиции, или
истинностное значение функции («истина» и «ложь») по отношению к аргументу: Жан — человек, а Билл — кот… Множество истинностных значений некоторой функции, которыми определяются истинные утвердительные пропозиции, образует эксшенсионал концепта; объекты концепта занимают место переменных или аргументов пропозициональной функции, при которых пропозиция является истинной, то есть ее референция — непустой. Таким образом, сам концепт является функцией для множества объектов, образующих ю его экстенсионал. В этом смысле каждый завершенный концепт есть множество и обладает определенным числом; объекты концепта суть элементы множества [71] .
Но следует еще зафиксировать предпосылки референции, задающие те пределы или интервалы, в котоis рых переменная входит в истинную пропозицию:
X есть человек, Жан есть человек, потому что он то-то и то-то сделал, потому что он такто выглядит… Подобные предпосылки референции образуют не содержание концепта, а его интенсионал. Это логические презентации и дескрипции, интервалы, потенциалы или «возможные миры», как называют их логики, координатные оси, состояния вещей или ситуации, подмножества концепта — как вечерняя и утренняя звезда. Например, для концепта с одним элементом — концепта Наполеона I — интенсионалом будут «победитель при Иене», «побежденный при Ватерлоо»…Ясно, ' что никакое различие в природе не отделяет здесь интенсионал от экстенсионала, поскольку они оба имеют касательство к референции, только интенсионал составляет предпосылку референции и образует эндореференцию пропозиции, а экстенсионал образует ее экзореференцию. Восходя к предпосылке референции, мы не выходим за рамки самой референции, мы стаемся в экстенсиональности. Вопрос скорее в том, как через подобные интенциональные презентации можно прийти к однозначному определению объектов или элементов концепта, пропозициональных переменных, аргументов функции с точки зрения экзореференции (или репрезентации); это проблема имени собственного, проблема логической идентификации или индивидуации, благодаря которым мы от состояний вещей переходим к самой вещи или телу (объекту) ю с помощью операций квантификации, позволяющих также и приписать вещи сущностные предикаты, которые в конечном счете образуют содержание концепта. Венера — вечерняя и утренняя звезда — это планета, период обращения которой меньше, чем период обращения Земли… «Победитель при Иене» — это дескрипция или презентация, тогда как «генерал» — это предикат Бонапарта, «император» — предикат Наполеона, хотя «быть произведенным в генералы» или «быть коронованным императором» — это дескрипции. Таким образом, «пропозициональный концепт» всецело развивается в кругу референции, поскольку он осуществляет логизирование функтивов, которые при этом становятся проспектами пропозиции (переход от научной пропозиции к логической).
Фразы не обладают автореференцией, как это показывает парадокс «я лгу». Не являются автореферентными даже перформативы, они лишь означают, что у пропозиции есть экзореференция
