при виде их изгладились из памяти, и сейчас как будто заново, с прежней силой его поразили волшебная грация, неожиданное ощущение, будто столкнулся лицом к лицу с нежным цветком.
Лицо это, если его вообще можно было так назвать, светилось добротой, оно было слишком нежным, таким нежным, что в нем совсем не чувствовалось характера и даже индивидуальности. Удивительная кожа, румяная, словно лепестки цветка, а тело стройное до неправдоподобия, и все же оно настолько исполнено грации и гармонии, что при виде его забываешь о хрупкости. От ее фигуры веяло милой простотой, такой наивностью, что все остальное перед этим меркло.
«Нет ничего удивительного в том, что дети так любят их», — подумал Дин.
— Мистер Дин, — произнесла Воспителла, — пожалуйста, войдите. Это для нас большая честь.
— Спасибо, — ответил он, снимая шляпу.
Он сделал несколько шагов и услышал, как закрылась дверь. И вот Воспителла вдруг снова оказалась рядом с ним.
— Пожалуйста, в это кресло, — предложила она. — Оно у нас специально для особо почетных гостей.
Все было очень просто и по-дружески, однако в этом чувствовалось что-то чужое, пугающее.
Где-то в доме послышался детский смех. Дин повертел головой, чтобы понять, откуда он доносится.
— Это из детской, — сказала Воспителла. — Я закрою дверь.
Дин погрузился в кресло, положил старую, мятую шляпу на свое костлявое колено и принялся поглаживать ее костлявыми пальцами.
Воспителла вернулась и села на пол перед Дином, села единым движением, без малейшего усилия, и у Дина создалось впечатление, будто взметнулся яркий подол, хотя на самом деле никакого подола не было.
— Да, — произнесла Воспителла так, словно хотела сказать, что теперь все ее внимание приковано к Дину.
Но он молчал, потому что в комнате все еще слышался смех. Даже когда дверь в детскую закрыли, все еще слышался детский смех. Он заполнял комнату, это был по-настоящему счастливый, веселый, непринужденный, искренний, беспечный смех ребятишек, которые упиваются игрой.
Но мало того. Искорка детства сверкала в воздухе, и у Дина возникло давно забытое чувство, что он вне времени, что день никогда не кончится, что о конце его даже подумать невозможно. Легкий ветерок из несбыточной страны принес с собой запах ручья, что влечет по течению флотилии опавших осенних листьев, и чуть слышное благоухание клевера и ноготков, и аромат пушистого, только что выстиранного одеяла, какие бывают на детских кроватках.
— Мистер Дин, — сказала Воспителла.
Он виновато вскинулся.
— Простите, — сказал он. — Я заслушался.
— Но ведь дверь закрыта.
— И все же в этой комнате — дети, — проговорил Дин.
— В комнате нет детей.
— Совершенно верно, — ответил он. — Совершенно верно.
Но они были здесь. Он слышал их смех и топот их ног.
Здесь были дети или, по крайней мере, такое ощущение, будто они здесь есть, и будто здесь много цветов, которые на самом деле давным-давно засохли и погибли, по ощущение осталось. И ощущение красоты, красоты в разных ее проявлениях — и в цветах, и в ювелирных поделках, и в маленьких картинах, и в веселых разноцветных шарфах — вещах, которые на протяжении многих лет давали Воспителлам вместо денег.
— Эта комната, — запинаясь, смущенно сказал он. — До чего же приятная комната. Мне здесь так хорошо.
Он почувствовал, что окунается в юность и веселье. Если б он мог, подумалось ему, если б он только мог, он бы влился в течение этой жизни и был бы таким, как они.
— Мистер Дин, — произнесла Воспителла, — вы очень чувствительны.
— Мне очень много лет. Может быть, в этом причина, — ответил Дин.
Комната была и старой, и старомодной, словно двухсотлетней давности, — небольшой кирпичный камин, отделанный белым деревом, и сводчатые дверные проемы, и окна, от потолка до пола, скрытые тяжелыми черно-зелеными занавесями с золотой нитью. Здесь царили прочно обосновавшийся комфорт и ощущение нежности, которого современная архитектура — алюминий и стекло никак не могла дать. В комнате кое-где виднелась пыль, было шумно, может, и грязновато, но возникало чувство, что ты дома.
— Я человек старого склада и, видимо, скоро совсем впаду в детство, сказал Дин. — Боюсь, что для меня опять настало время уверовать в сказки и волшебство.
— Это не волшебство, — ответила Воспителла. — Это наш образ жизни, только так мы и можем жить. Согласитесь, что нам тоже хочется выжить.
— Конечно.
Он снял мятую шляпу с колена и медленно поднялся.
Теперь смех казался слабее, а топот — тише. Но ощущение юности свежести, кипучей силы, радости — все еще наполняло комнату. Оно озарило своим сиянием всю эту старую ветошь, и сердце Дина внезапно защемило от счастья.
Воспителла все еще сидела на полу.
— Вам что-нибудь нужно, мистер Дин?
Дин мял в ругах шляпу.
— Больше ничего. Кажется, я получил ответ.
Даже произнося эти слова, он не мог поверить, он знал, что невозможно поверить, будто он когда-то, стоя перед дверью этого дома, твердо считал, что до правды докопаться нельзя.
Воспителла поднялась.
— Вы придете к нам еще? Мы будем очень рады видеть вас.
— Может быть, — сказал Дин и повернулся к двери.
Вдруг на полу, вертясь, возник волчок, золотой волчок, искрящийся драгоценностями; он вбирал свет и разбрасывал вокруг себя тысячи цветных бликов, и его кружение сопровождалось мелодичным свистом — чем-то вроде музыки, запрятанной внутрь и расплавлявшей человечью душу.
Дин почувствовал, что надо уходить, хотя, сидя в кресле, он думал, что уйти невозможно. И снова донесся смех, и реальный мир куда-то уплыл, и внезапно комната наполнилась волшебным светом рождества.
Он быстро сделал шаг вперед и уронил шляпу. Он больше не знал ни своего имени, ни того, где он сейчас, ни как он попал сюда, — все это было ему безразлично. Он почувствовал, как счастье в нем бурлит и переливается через край, и он наклонился, чтобы достать волчок.
Дина отделяло от него лишь один-два дюйма, и он, наклонившись, сделал еще шаг, протянул руку — и попал ногой в дыру на старом ковре и рухнул вниз.
Волчок пропал, и рождественские огни погасли, и опять перед ним возник реальный мир. Ощущение бурлящего счастья исчезло, и в этой комнате — убежище для всех — остался лишь старик, который силился встать с пола, чтобы оказаться лицом к лицу с чужаком.
— Простите, — сказала Воспителла. — Вы почти дотянулись. Может быть, в другой раз.
Дин покачал головой.
— Нет! Только не в другой раз!
Воспителла мягко ответила:
— Мы не могли предложить вам ничего лучшего.
Дин неумело водрузил шляпу на голову и, дрожа как в лихорадке, повернулся к двери. Воспителла открыла ее, и Дин, пошатываясь, вышел на улицу.
— Приходите еще, — произнесла Воспителла очень мягко. — В любое время.
На улице Дин остановился и привалился к дереву.
Он снял шляпу и вытер лоб.
