Самым страшным была реакция Наташи на эту ахинею — серебристый смех и милая улыбка. В руке она держала кружку, в которой дымилась какая-то черная бурда.
Кофе, по запаху определил Пряжкин. Он терпеть не мог это горькое пойло, но знал, что для многих оно дороже и желанней спирта.
— Ну, зах-х-ходи, — по-хозяйски сказал Погремушка, хотя рожа его выражала совершенно противоположные пожелания.
Наташа сразу умолкла и уставилась в свою кружку.
Погремушка только с виду казался полным придурком. Во всех своих делах, в особенности, если они касались женщин, он был настырен, изобретателен и почти всегда добивался успеха. На этой почве он уже неоднократно схлестывался с Пряжкиным. Ходили слухи, что Погремушка приходится внебрачным сыном самому Силе Гораздовичу Попову, который лет до сорока действительно был неутомимым женолюбом. Косвенным подтверждением этому служила его высокая должность, доступное немногим звание «соратника» и масса всяких поблажек и льгот, которыми пользовалось министерство пропаганды. В другой ситуации Пряжкин, возможно, и отступил бы, да уж больно дорог был нынче приз.
— Тебе нужно что-нибудь? — спросил Овечкин. — Видишь, я занят пока. Завтра к утру заходи. А лучше — к обеду.
— Я не к тебе, — холодно ответил Пряжкин, проходя вперед.
Наступило долгое тягостное молчание. Наташа не шевелилась и вроде даже дышать перестала. Погремушка медленно наливался дурной кровью.
— Я в твои дела лезу? — спросил он голосом, не предвещающим ничего хорошего. — Я тебе работать мешаю?
— А ты разве работаешь? — делано удивился Пряжкин.
— Работаю!
— Ну и чем же конкретно ты сейчас занят?
— Готовлю текст выступления перед оленеводами Туркестана.
— Покажи.
— А ты кто такой, чтобы я его тебе показывал? Или ты начальник мне? Катись отсюда!
— Только после тебя.
— Ах так! — Погремушка вскочил.
— Знаете что! — подала, наконец, голос Наташа. — Уходите оба отсюда! Немедленно! Ну что вы за люди! Прямо петухи какие-то. Все настроение мне испортили.
Плечом к плечу Пряжкин и Погремушка дошли до сеней, а на крыльце как по команде остановились.
— Я это тебе, гад, никогда не забуду, — от всей души пообещал министр пропаганды.
— Не прыгай, а то по стенке размажу, — предупредил Пряжкин.
— Да я таких вояк, как ты…
Что делал Погремушка с такими вояками, как Пряжкин, осталось тайной, потому что спустя секунду он лежал головой в сугробе. Министр обороны несколько раз обошел вокруг поверженного коллеги, но бить больше не стал — очень уж непрезентабельно выглядел тощий зад Погремушки, а в особенности его голая спина, на которой задралось с полдюжины нижних рубашек разной степени свежести.
— Вставай, — сказал Пряжкин, вполне миролюбиво. — Не трону.
Погремушка с усилием выдернул из снега голову и глубоко, со всхрапом вздохнул, словно ныряльщик, вернувшийся с большой глубины.
— Все, — печально произнес он. — Все тебе, Пряжкин. Конец.
— Ползи, ползи…
— Все, — повторил Погремушка, как сомнамбула. — Все. Конец тебе, Пряжкин.
— Ползи, говорю. Папочке пожалуйся.
— А за это тебе дважды конец.
К счастью, министр бдительности был еще на службе. Увидев входящего Пряжкина, он мановением руки отослал из кабинета троюродную племянницу и деверя, что-то докладывавших ему перед этим.
— Что случилось? — спросил он. — На тебя глядеть страшно.
— Невыполнимое задание вы мне поручили, — сообщил Пряжкин. — Овечкин ее ни шаг от себя не отпускает. Чуть ли не под арестом держит. Вижу, она бы и хотела со мной поговорить, да не может. Надо что-то предпринимать.
— У тебя самого какие-нибудь соображения есть?
— Первым делом ее надо из министерства пропаганды вытащить. Пошлите ее, к примеру, в Ливонию. Пускай расскажет народу, какая невыносимая жизнь за рубежом. А я сопровождающим поеду.
— Губа у тебя не дура, — Зайцев почесал свой бледный остренький нос. — Вот что. Завтра к рубежу отправляется караван за данью. С ним и поезжайте. Думаю, двух суток тебе на все хватит. А я тем временем и камеру подготовлю. Вот только куда на это время Овечкина деть? Еще увяжется за вами.
— Вы его в противоположную сторону пошлите. К оленеводам Туркестана. Он давно туда рвется.
— Это ты неплохо придумал. Вот только с Силой Гораздовичем согласовать надо.
— А разве он сам за данью не едет?
— Приболел Сила Гораздович. Вместо себя Шишкина посылает.
— Так мне, значит, на завтра готовиться?
— Готовься. Все детали я беру на себя. Но только смотри, не подведи меня!
— Что ж ты один, начальник? — удивился Пашка, когда Пряжкин вернулся в штаб. — Выходит, я зря половицы ножичком скреб! А какая закуска пропадает — глянь! Я за этого лосося теплые портянки отдал. Не сговорились?
— Не сговорились, — признался Пряжкин.
— Если тебе баба нужна, я мигом организую.
— Нет… Мне на твоих баб сейчас смотреть противно. Эх, Пашка, если бы ты ее видел…
— Не печалься, командир. Не все еще потеряно. Сокол, и тот не всякую утку с первого захода бьет.
— Завтра утром пораньше встанем. К рубежу пойдем. За данью. Ты нарты приготовь.
— Дело хорошее. За данью я хоть на край света поеду. Только одних нарт, думаю, мало будет. Я к утру штук пять пригоню.
— Хватит одних.
— Твое слово последнее, командир. Одни, так одни, — разочарованно протянул Пашка. — Только это дело сначала отметить не мешает. А то удачи не будет.
— Бес с тобой, — сдался Пряжкин. — Только для порядка сначала идола ублажи.
— Это я мигом! — Прихватив кружку спирта и хвост лосося, Пашка вылетел из избы.
Продышав в оконном стекле глазок, Пряжкин глянул наружу и успел застать самый конец обряда жертвоприношения — выпив до дна кружку, Пашка топнул ногой, утерся рукавом и что есть силы шлепнул идола лососиной по носу.
— Исполнено, — доложил он, возвращаясь. — Доволен, кол деревянный. Дары с благодарностью принял и счастливого пути нам пожелал.
Спустя час Пряжкин, обнимая Пашку, заплетающимся языком втолковывал ему:
— Ты знаешь, что такое тангаж? Да где тебе… Тангаж — это угловое движение летательного аппарата относительно оси, проходящей через центр массы летательного аппарата и перпендикулярное продольной плоскости симметрии. Смотри, рисую… Понял? Никто этого здесь не знает! Один я знаю…
— А теперь и я буду знать! — промычал Пашка. — Мне, начальник, знать можно?
— Тебе можно! Наливай…
— С нашим уважением. За тангаж!
— За тангаж!
Ранние, но все равно запоздалые сборы в дорогу больше всего напоминали паническое бегство из осажденного города. Все без исключения участники экспедиции накануне отметили столь знаменательное событие и сейчас походили на людей, пострадавших от инфразвукового оружия, вызывающего, как известно, поражение центральной нервной системы и органов пищеварения. Министр транспорта орал что-то нечленораздельное и вскоре опять заснул, повиснув на рогах флегматичной
