никогда не были подвержены.
— Твоего разряда… Ты хочешь сказать: твоего подтипа?
— Да, моего подтипа. Речь идет о моей семье, если тебе угодно. О демонах, которых ты называешь «Йезу».
— Я накладывал Заклятие на Йезу и раньше. Да, откровенно говоря, и на тебя самого…
— А я тебе подыгрывал. Потому что таковы правила игры, как это называют люди. Я свое место знаю. И мы все знаем свое место. Но истина заключается в том, что твое колдовство над нами не властно. И никогда не было властно.
На лице у Охотника была написана ярость и кое-что иное. Страх?..
— Ты блефуешь, — прошипел он.
— А что, разве я с тобой когда-нибудь блефовал? Разве так я себя веду? Наложи на меня Заклятие, если тебе хочется. И сам во всем убедишься. Людям нужна иллюзия собственного могущества, но, может быть, тебе захочется стать единственным исключением из этого правила? Может быть, ты смиришься с тем обстоятельством, что твое замечательное Творение никак на меня не подействует? Ну же, давай, пробуй!
Таррант отвернулся. Его руки дрожали. В груди у него бушевало черное пламя.
— В этом конфликте я не могу ни сказать, ни сделать ничего, способного повлиять на его развитие, — объяснил ему демон. — И я не могу снабдить тебя никакой информацией по делу, в которое вовлечен Калеста. Прости меня, дружище. Мне страшно жаль. Мне жаль куда сильнее, чем ты можешь себе представить. Но закон, которому я подчиняюсь, старше тебя и старше меня и сильней нас обоих, взятых вместе. Мне жаль, что это так, но это именно так.
— Уходи, — хрипло прошептал Таррант. — Пошел прочь отсюда! Ступай на Запад, если тебе этого хочется, или покрутись немного здесь и подкормись здешним народцем. Богу ведомо, что он для этого созрел. Но главное — убирайся с глаз моих!
— Джеральд!..
— Прочь!
Его плечи ходили ходуном. За все время их знакомства, насчитывающее уже почти девять столетий, Кэррил не видел его настолько взволнованным. И никогда не видел настолько растерянным.
«Это отсутствие самоконтроля, — подумал демон. — Он столкнулся с тем, с чем ему не справиться. И сейчас не справиться — и никогда впредь».
— Я не знал, что ты собираешься сразиться с ним, — сказал демон. Сказал мягко, как можно более мягко, надеясь, что мягкие слова пробьются сквозь черную тучу бешенства, в которой обитал сейчас Таррант. — Я бы постарался предостеречь тебя. Постарался бы отговорить…
«А, собственно говоря, почему, — подумал Кэррил тут же. — Потому что я к нему хорошо отношусь? Но такое вообще не предусмотрено. Видишь, своим отношением к тебе я нарушаю правила игры».
Мысль о том, что он причиняет боль этому человеку, захватила его целиком. А осознание того, что, сказав несколько простых слов, он смог бы все это исправить, сделало его состояние попросту с трудом выносимым.
— Будь осторожен, — неожиданно для себя самого прошептал Кэррил. — Он, подобно мне самому, умеет читать тебя: он заглядывает тебе в душу, он видит все твои слабости. Не доверяй ничему, что увидишь или услышишь; помни, что пять чувств являются порождениями плоти, а плотью так просто манипулировать. — Он нервно огляделся по сторонам, словно для того, чтобы убедиться, что никто его не подслушивает. — Боги Земли! Я уже сказал тебе лишнее. Будь осторожен, друг мой. Тяжесть поражения окажется большей, чем тебе это мыслится.
Таррант резко развернулся, чтобы поглядеть на Кэррила, но тот уже исчез: растаял на вечернем ветру вместе со всеми питаемыми Охотником иллюзиями. Какое-то время Таррант смотрел на то место, на котором только что находился демон. Затем, с трудом подавив ярость, наложил на Кэррила Заклятие. Требуя, чтобы тот вернулся. Вернулся — и ответил на заданные ему вопросы.
Но ничего не произошло.
Ничего.
Он посмотрел вниз, на огни города, и ощутил неописуемую ярость. Гнев, жаркий, как камень очага, заставил его кровь воспламениться.
— Будь же ты проклят, — прохрипел он. — Проклят на муки адские!
И начал спускаться по склону в город, к его невинным жителям.
10
Посвящение новообращенных в истинную веру состоялось на пятый день после прибытия Дэмьена, в субботний вечер. Ему было предложено принять участие. Тошида снабдил его свободного покроя рясой в местном стиле, расшитой золотыми языками пламени, представляющими собой эмблему его Ордена. «Рясу пошили спешно, — подумал священник, — но тем не менее весьма удачно». Он попытался пригласить и Хессет, но при одном упоминании о Святой Церкви она зашипела с презрением и отвращением. Уже несколько дней она разыгрывала роль Святительницы — роль, навязанную ей собственным облачением, — и постоянная необходимость строить из себя нечто ей чуждое и к тому же непонятное сильно действовала ей на нервы. Дэмьен хотел было найти надежного собеседника из местных и раздобыть у него хоть какие- нибудь сведения о здешнем статусе Святительниц, но они с Хессет пришли к общему выводу: проявить свое невежество в этом плане было бы просто-напросто глупо. Да и уж слишком очевидными преимуществами обладала эта роль, позволявшая ракханке закутывать свое нечеловеческое тело и, вместе с тем, не вызывать в связи с этим никаких Подозрений; рисковать разоблачением им ни в коем случае не хотелось.
Так что Дэмьен оставил ракханку в их общих покоях — оставил в трудах над картами здешних земель. Им еще предстояло найти то место, которое они именовали «твердыней врага», хотя несколько точек на карте уже начали вызывать у них определенные подозрения. Какую бы игру ни затеял здесь с ними их общий враг, она наверняка окажется гораздо более изощренной, чем та, к которой он прибег в землях ракхов.
Если бы можно было напрямую спросить об этом у Тошиды… но нет. Одна мысль об этом почему-то повергала священника в тревогу, а с годами он научился доверять собственной интуиции. Возможно, настораживал его высокий пост Тошиды, его безраздельная власть над подданными. Но это никогда не останавливало Дэмьена в общении с Патриархом Джаггернаута, не так ли? Нет, дело заключалось явно не в этом. И мысль о том, что что-то здесь может оказаться не так, — настолько незначительная и, вместе с тем, неприятная, что он старался не выпускать ее из подсознания, — нервировала его все сильнее и сильнее.
К закатному часу, когда он прибыл на место, кафедральный собор был уже полон, и Дэмьен с удивлением вгляделся в лица истинно верующих города Мерсия. Люди здесь были темноволосыми и, чаще чем у него на родине, темнокожими — ничего удивительного в том, что Тошиду столь пленила Рася! Таррант, со своей неестественной белизной кожи и светло-каштановыми волосами, торчал бы здесь, как гвоздь из сиденья, — любой с первого взгляда безошибочно узнал бы в нем чужестранца. Оставалось надеяться, подумал Дэмьен, что Охотник и сам сообразит это — и примет соответствующие меры предосторожности. Где бы он сейчас ни находился.
Толпа заволновалась, когда к собравшимся вышел Тошида. В роскошной рясе он представлял собой живое воплощение Власти, как светской, так и духовной, вошедших в безукоризненное взаимосочетание. Кожа цвета темной бронзы, белоснежная ряса, — от него было не отвести взгляда, от него было не освободиться душой. Когда он воздел обе руки, благословляя паству, широкие рукава показались крыльями — и Дэмьен скорее почувствовал, чем услышал пронесшийся по рядам шепоток благоговения.
— Да защитит нас Господь от порождений Фэа, — начал регент. — Да обережет Он нас от покушений со стороны тех, кто порожден ночью, тех, кто обречен на тьму, тех, кто готовится нас пожрать. Да обережет Он и тела, и души наши с тем, чтобы мы могли жить, славя Господа!
— Аминь, — единодушно отозвалась паства.
Прислушиваясь к дальнейшему течению службы, Дэмьен невольно отмечал, как безупречно она организована, — вера многих тысяч укреплялась здесь не только ради того, чтобы поклониться Единому Богу (или, возможно, создать Единого Бога, на этот счет у теологов существуют различные точки зрения),
