Два орудийных выстрела один за другими раскатисто прогремели в гавани, стесненной высокими берегами. Эхо гулко прокатилось в горах. Два выстрела означали, что лодкой потоплено два транспорта противника. Каждая подводная лодка, возвращаясь с моря, орудийными выстрелами салютовала всему флоту о своих победах.
Еще в первые дни войны одна из наших больших лодок К-2 под командованием капитана 3 ранга Уткина потопила артиллерийским огнем немецкий транспорт, который после пяти прямых попаданий затонул. Возвращаясь в базу, Уткин решил возвестить о своем успехе холостым орудийным выстрелом.
С тех пор это стало традицией подводников Северного флота.
Подводная лодка ошвартовалась. Командир лодки Егоров вышел на пирс и коротко доложил командованию о результатах похода. Приняв поздравления, он подошел ко мне, так как знал, что мы идем сейчас на ту же самую позицию.
— Дай закурить, — были его первые слова после того, как мы с ним крепко, по-приятельски обнялись и я искренне поздравил его с боевым успехом.
— Как там обстоят дела? — спросил я, протягивая ему папиросу.
Мы закурили. Глубоко затянувшись, Егоров начал рассказывать:
— Двое суток назад мы получили радиограмму, что на подходе к Петсамо нашей авиацией обнаружены три транспорта в охранении сторожевых катеров и тральщиков. Встретить конвой у входа в бухту мы явно не успевали. Оставалось одно — любой ценой прорваться в Петсамо.
Мы прошли в бухту и обнаружили там все три транспорта. Выпустили две торпеды одна за другой. Нас заметили. Береговые батареи открыли огонь, за нами гонялись катера, бомбили отчаянно. Но, как видишь, все обошлось... Тебе советую наш поход учесть и все как следует продумать, прежде чем туда заглядывать... Уклониться от преследования там очень трудно.
— Да, — согласился я, — это рискованное предприятие. К нам подошел капитан 2 ранга Виноградов. Мы встали с торпедной тележки и вытянулись по команде «Смирно».
— Все ли вам ясно? — спросил меня командир соединения. Я ответил, что все ясно, и попросил разрешения на выход. Он отозвал меня в сторону и сказал:
— Если думаете прорываться в Петсамо, не делайте этого сразу, а подождите дней пять, потом, может быть, это будет кстати. Дайте противнику успокоиться, он ослабит свою противолодочную оборону, тогда и можете рискнуть, если найдете нужным.
— Есть, ваши замечания будут учтены, — сказал я. Пожав мне крепко руку, он добавил:
— До скорого...
— До скорого, — ответил я и, четко повернувшись, направился к сходням.
...Мы отходили от пирса. Солнце скрывалось за сопками. Черная тень, падающая от причала, удалялась все дальше и дальше, теряясь на общем фоне затемненного берега. Видимость из-за сплошной облачности была неважная, но достаточная для того, чтобы ориентироваться по затемненным створным огням, казалось, они были последними провожатыми и долго еще смотрели нам вслед, но скоро и они исчезли, точно растворившись во мраке ночи.
Пагода свежала. На мостике стало холодно и сыро. Брызги то и дело обдавали голову, плечи. Качка с каждым часом усиливалась. Когда прошли последнюю линию дозора, я проинструктировал вахту и спустился вниз к штурманскому столу, на котором лежала навигационная карта с проложенными на ней курсами, уверенный в том, что все на своих местах и каждый матрос знает свои обязанности.
К тому времени я уже хорошо усвоил важную обязанность командира — он должен быть с людьми экипажа не только в море, но и при стоянке в базе, ему необходимо изучать их настроение и наблюдать за тем, как они относятся к делу, как выполняют свой воинский долг.
Если командир не знает своих людей, у него нет уверенности в том, что каждая отданная им команда и приказание будут быстро поняты и правильно выполнены.
Командиру должны быть известны все слабые и сильные стороны каждого офицера, старшины, матроса. Он знает, кого можно послать на палубу ночью во время сильного шторма, кому поручить закрепление листа, оторвавшегося в надстройке, кто сможет обрезать конец оборвавшейся антенны, которая тянется за кормой, угрожая намотаться на работающий винт и тем самым лишить корабль хода; он знает, если на вахте стоит новичок, способный растеряться при внезапной перемене обстановки, командиру отдыхать надо только «одним глазком».
...За вечерним чаем мы обменялись мнениями о походе только что вернувшейся лодки.
— Товарищ командир! Мы пойдем в Петсамо? — как бы невзначай спросил меня Смычков.
— Не знаю, — ответил я. — А что? — и внимательно посмотрел на него, стараясь по выражению лица уловить, почему юн задал такой вопрос. Мне не приходилось ни на один миг сомневаться в высоких боевых качествах Смычкова, но все же интересно, отчего вдруг у него возник этот вопрос.
— Я думаю, наш экипаж подготовлен к такому делу не хуже других, — заявил Щекин. — Но никто не станет рисковать кораблем и людьми во имя спортивного интереса. Пойдем, если в этом возникнет необходимость.
— Алексей Семенович безусловно прав, — согласился я. — Нельзя так ставить вопрос: пойдем мы в Петсамо или не пойдем. Все будет зависеть от обстоятельств.
— Согласен, — примирительным тоном сказал Смычков и добавил: — А мне бы очень хотелось побывать там.
Это было сказано просто, искренне, чистосердечно.
Четверо суток пребывания на позиции не принесли никаких результатов. Беспрерывный поиск у берегов противника был бесплоден. Будто все кругом вымерло. Высокий, скалистый, почти отвесный берег казался безжизненным. Только кое-где, словно прильнув к расщелинам, ютились маленькие деревянные постройки — сигнально-наблюдательные посты противника, — да темные жерла береговых орудий торчали над гранитными глыбами.
Наступила ночь. Через десять минут всплытие. Каждый скручивает себе из газеты козью ножку и, набирает в нее чуть ли не полпачки махорки, чтобы накуриться сразу за все время, проведенное под водой. Заядлые любители курева приучились утолять свою табачную жажду в подводном положении. Одни пытаются сосать махорку, другие по нескольку часов не вынимают изо рта пустую прокуренную трубку. И вот сейчас старшины и матросы уславливаются между собой, кому первому выходить на перекур. Только один Тюренков ни с кем не спорит и не занимает очереди.
Ночью на мостике не разрешается зажигать спичек, и раскуривают папиросы либо в центральном посту под люком, либо в боевой рубке, где обычно курит весь экипаж, за исключением вахтенного офицера, командира и помощника. Они курят на мостике в рукав, нередко обжигая руки.
Раздается долгожданный сигнал: «По местам стоять, к всплытию». Как по боевой тревоге, все вмиг разбегаются. Вахтенный сигнальщик с биноклем, висящим на шее, стоит уже в боевой рубке, где свет погашен, чтобы глаза еще под водой смогли немного привыкнуть к темноте. Лебедев внимательно вслушивается в морские шумы. На поверхности штормит, и поэтому все подвижные предметы прочно закрепляются.
Работают помпы — осушаются трюмы. Наконец инженер-механик докладывает о готовности к всплытию.
— Горизонт чист! — раздается громкий, уверенный голос Лебедева.
Боцман перекладывает рули на всплытие, исполняя команду «Всплывать». Старшина трюмных машинистов быстро открывает воздушный клапан: слышится сильный гидравлический удар и громкое шипение воздуха, вытесняющего воду из средней цистерны. Лодку перекладывает с борта на борт. Отдраивается люк. Через образовавшуюся щель приподнятой крышки с глухим шумом вырывается наружу тяжелый спертый воздух, которым мы дышали много часов. Лодка всплыла, свежий воздух действует опьяняюще, кружит голову. На мостик вскакивает сигнальщик и, быстро осмотревшись, докладывает:
— Горизонт чист.
Несколько раз чихнув, машина развивает обороты. Лодка вздрагивает и устремляется вперед, борясь с атакующими ее волнами. Один за другим подымаются в рубку матросы и жадно затягиваются табачным дымом. Первую минуту все молчат, затем начинается разговор вполголоса, чтобы не мешать в центральном посту вахте слышать все команды вахтенного офицера.
Началась зарядка аккумуляторной батареи. Спускаясь вниз, уже изрядна вымокнув, я услышал работу
