В те минуты представители всех отсеков побывали на мостике. Поднялся сюда и старший инженер- механик Горчаков.
— А ведь, пожалуй, в новом-то году мы первыми открыли счет потопленным кораблям, — сказал он, наблюдая за возней гитлеровцев.
— Придем в базу — уточним, — отозвался Редькин. — Во всяком случае новогодняя атака была успешной.
«Смотрины» окончились. На мостик поднялся Ямщиков и доложил:
— Из штаба флота получена радиограмма.
— Содержание?
— Приказано немедленно идти на перехват «Тирпица»: предполагается его выход в море.
Мы, конечно, знали, что еще с начала 1942 года в Северной Норвегии базировались основные силы гитлеровского надводного флота, в том числе линейный корабль «Тирпиц». Но полученное задание — выйти на перехват «Тирпица» — было для нас неожиданным. Я тут же приказал Ямщикову нанести квадрат новой позиции на карту и проложить курс отхода, поставив об этом в известность командира боевой части (штурманскую вахту Афанасьев и Ямщиков несли поочередно).
Подводная лодка направляется в новый район. Дизели заработали на полную мощность.
Глубокая ночь, но на лодке никто не спит. Экипаж готовит корабль к бою. Аккумуляторная батарея вбирает в себя запасы энергии. Перезаряжаются торпедные аппараты — работа эта трудоемкая: надо поднять во втором отсеке запасные торпеды и подать их через горловины переборки в носовой отсек, к аппаратам. Торпеды тяжелые, около двух тонн каждая, руками их не сдвинешь. Заводятся тали, производятся необходимые крепления. А море хотя и не штормит, но покачивает. Сорвись восьмиметровая стальная сигара — хватишь лиха. Бойцам приходится нелегко, а ведь они уже сутки на ногах, без сна.
Меня особенно беспокоит старший торпедист Дмитрий Крошкин. В начале войны он был тяжело ранен. Тогда Крошкин служил в бригаде морской пехоты. В одном из боев — это было в районе Капорья Ленинградской области — вражеская пуля ранила бойца в грудь. Товарищи подобрали его и отправили в тыл. После лечения в новосибирском госпитале Крошкин попал к нам на лодку.
На мостике появляется Новиков. Он находился в носовых отсеках, где идет перезарядка торпед.
— Дело идет к завершению, — докладывает Яков Романович. — А Крошкин работает как и все, да еще с шуткой-прибауткой.
— Крепки эти воронежские ребята...
Снизу доложили о готовности к передаче радиограммы.
— Немцы-то засекут работу нашего передатчика, — предостерегающе говорит Новиков.
Он, конечно же, прав: теперь, когда «Тирпиц» готовится к выходу в море, гитлеровцы особенно внимательно следят за эфиром. Но и мы не из простачков. Я рассказал Новикову, что в таких случаях у нас принято действовать так: перед работой рации лодка ложится на другой курс. Вот и сейчас ляжем на курс, ведущий в базу, и начнем передачу. Противник засечет нас и по радиопеленгам установит движение лодки на восток. Это подскажет врагу и логика суждений: лодка потопила транспорт, израсходовала боеприпас и возвращается с позиции. А мы его обманем: закончим передачу и сразу же ляжем на обратный курс.
— Если придерживаться такой тактики постоянно, то противник разгадает наши маневры, — не унимается Новиков.
— Правильно, поэтому каждый раз мы делаем по-иному.
Лодка легла на контркурс, сбавила скорость, и радист начал передавать радиограмму. Командованию было доложено о неявке «партизан», о прошедшем конвое, об атаке, подтверждалось получение приказа о переходе на новую позицию.
Радиопередача закончилась, и лодка легла на прежний курс.
— Подготовили к выпуску боевой листок, прошу посмотреть, когда будет время, — обратился Новиков.
— Лучше всего сейчас. Пойдемте.
Мы прошли в кают-компанию. Боевой листок не выглядел красочным, но он был сделан с любовью и привлекал ярким содержанием. В небольших заметках рассказывалось о событиях дня, об отличившихся членах экипажа. В одной из заметок говорилось о том, что молодой член партии Иван Иванович Мазуров первым обнаружил вражеский конвой. Другая заметка сообщала о том, чего я еще не знал, — о боевой инициативе Крошкина. «С выходом из фьорда, — писалось в боевом листке, — команде разрешили перекурить. В отсеке за дежурного остался Дмитрий Крошкин — как некурящий. Когда объявили боевую тревогу, он не растерялся, энергично принялся за приготовление аппаратов и до прихода товарищей успел сделать многое». Что ж, старшего торпедиста похвалили правильно. Кстати, он тоже молодой коммунист: в члены партии Дмитрий Петрович Крошкин был принят в предыдущем походе.
Боевой листок мне понравился — чувствовалась опытная рука не только редактора, но и представителя политотдела.
И я еще раз с удовлетворением отметил плодотворную помощь, которую оказывает нам Новиков. К сожалению, только помощь. Ведь Яков Романович в штате у нас не числится и после прихода лодки в базу вернется в политотдел. А мне снова придется непосредственно заниматься всеми вопросами политработы. Создавалось впечатление, что командование решило провести эксперимент: смогу ли один, без заместителя по политчасти, организовать на лодке политико-воспитательную работу? Вспомнился эпизод, происшедший незадолго перед нашим походом. Группа командиров, в том числе и я, находилась на пирсе у обреза за перекуром. Тем временем появились командующий флотом и член Военного совета (они возвращались из бригады подплава к себе на флагманский пункт) и, как водится, подошли к нам. Завязался разговор. И я откровенно признался, что совмещать две должности — командира и замполита — весьма трудно. Вице-адмирал Головко сказал:
— Всем теперь нелегко. Вы старый член партии, справитесь и один... Ведь правда? — Этот вопрос относился не столько ко мне, сколько к вице-адмиралу Николаеву, который при этом промолчал.
А все же лучше, если бы на лодке был замполит, такой же опытный, как Новиков.
Третье блюдо
— Поднять перископ!
Эту команду я давал сам себе. Она произносилась и для информации других: горизонталыцик должен был вести лодку на определенной глубине, штурман — быть готовым проложить по моим данным пеленг...
Итак, я нажал на кнопку подъема. Послышалось приглушенное жужжание электромотора, и цилиндрическое тело оптического прибора начало двигаться вверх. Из-под сальника просочилось несколько капель воды, и они покатились вниз. Наконец из шахты показалась нижняя головка перископа с устройствами, облегчающими наблюдение за поверхностью моря. Сообразуясь со своим ростом, я остановил подъем, откинул в стороны рукоятки, с помощью которых вращается перископ, и прильнул глазом к резиновой оправе окуляра.
Передо мной открылась картина довольно однообразного северного побережья Норвегии. Горы, поднимающиеся здесь на 300–400 метров, покрыты снегом, а их крутые склоны обнажены. Поворачиваю ручку прибора перископа на «Увеличение» и вижу пласты кварцевого песчаника, образующие почти отвесные берега. Это мыс Нордкин, у оконечности которого приютился небольшой островок Авлейса.
С утра 1 февраля мы находимся на позиции у самой северной оконечности Европы. Стоит непривычно хорошая для зимнего месяца погода: слабый ветер, мелкая волна, видимость полная. Баренцево море удивляет нас покоем и одновременно раздражает: в его водах никаких признаков фашистских кораблей. Здесь, казалось бы, проходит коммуникация, питающая боеприпасами и продовольствием северный фланг гитлеровской армии; здесь, по всем данным, должен следовать поток стратегического, сырья (никелевая руда). А мы ничего не видим — ни транспорта, ни мотора, ни шлюпки.
— Разрешите команде обедать? — спрашивает только что заступивший на вахту капитан-лейтенант Новожилов (он и старпом Редькин недавно получили новое звание).
Осмотрев в перископ горизонт и убедившись, что он чист, даю «добро» и отправляюсь в кают- компанию.
За столом — офицеры, не занятые по службе. Свет плафонов мягко ложится на белоснежную скатерть
