учебного года в Академии Сибелиуса в Хельсинки, полученное от ректора Эркки Раутио. Я всегда был глубоко расположен к Финляндии, ее жителям, восхищался мужеством людей маленькой страны с населением всего 5 миллионов, сумевших противостоять агрессии могучего соседа, некогда принесшего свет и культуру финнам.
До этого я много раз бывал в Финляндии. Играл в разных городах, в том числе неоднократно в зале 'Финляндия' в Хельсинки, проводил курсы мастерства в разных учебных заведениях, и в Академии Сибелиуса тоже.
Длительное пребывание в Финляндии, жизнь в Хельсинки и работа в Академии открыли мне многое из того, чего я раньше не мог заметить, бывая сотни раз короткими наездами в разных странах. В Финляндии я почувствовал иную атмосферу бытия, взаимоотношений людей, обычаев, правил, законов общества. Для финнов естественным является состояние раскованности, личной свободы, доверия, а также ответственности во всем, что касается дела, которым каждый занимается.
В Академии никто не контролирует работу преподавателя. Нет журналов, индивидуальных планов, явочных листов с расписками о приходе на работу. Безусловно, каждый ведет занятия согласно программе и индивидуальному плану студента, но профессор никому не обязан их предъявлять. За проделанную работу отчитываются на академических концертах, которые здесь называют „матинэ' (в немецком языке аналогичное слово означает просто „дневной концерт') Каждую неделю для студентов и преподавателей Академии проводятся бесплатные концерты.
Публикуется специальный абонемент. В концертах участвуют известные исполнители международного класса. Мне довелось слышать на этих концертах игру наших соотечественников Марка Лубоцкого, Дмитрия Башкирова, Лианы Исакадзе, эстонского дирижера Эри Класа, а также многих финских исполнителей.
Концертный сезон в Академии открыл сам ректор Эркки Раутио, замечательный виолончелист. Ректором он был избран коллективом преподавателей за год до моего приезда. С мастерством Раутио я был знаком и раньше - в моей фонотеке имеется диск с записью Концерта Гайдна в его исполнений. В программе концерта, который играл Эркки Раутио в Академии, было одно хорошо известное мне произведение Родиона Щедрина - Кадриль из оперы „Не только любовь', обработанная для виолончели самим исполнителем. Это произведение мне довелось играть в Большом театре.
Я вспомнил об этом потому, что сам в то время занимался аранжировкой для трубы фортепианного концерта Шостаковича, Эта работа стала главным результатом моей „хельсинкской осени'.
Начало учебного года, второго семестра и Рождество преподаватели встречают вместе в концерном зале и за столом. Ректор с виолончелью участвует в шуточном новогоднем представлении. На матинэ моих студентов - итоговом концерте первого полугодия - он тоже пришел поинтересоваться, как и какую музыку играют трубачи.
В здания Академии (а их в городе четыре и строится пятое) может войти любой человек.
Гардероб при входе никто не охраняет. В моем классе постоянно лежат чьи-то инструменты, ноты, зонтики. Все это здесь в порядке вещей. И я старался делать так же, но уходя пить кофе, все-таки всегда брал с собой в карман хотя бы мундштук. Это - рефлекс советского человека.
На расстоянии, из Хельсинки, явственнее видны и положительные стороны нашей жизни.
Обостреннее воспринимаются глубинные корни национальной русской культуры, музыки и русской исполнительской школы, известной мастерством своих лидеров. Русская классика в Финляндии звучит, как и в Москве, на ней во многом основывается воспитание финских исполнителей. Программа моего годичного курса строилась исключительно на музыке современных русских и советских композиторов.
Мы, представители русской школы, в течение трех поколений отрезанные от западной жизни, не умеем ориентироваться в ней. Только в последнее время, когда общение расширилось, понемногу начинаем понимать, что мы значим и чего стоим. Мы не привыкли заключать контракты, а здесь без них никакое дело не делается. Без письменного контракта даже закадычный друг-приятель может решить в свою пользу и в ущерб тебе какое-то дело, если оно основывалось только на словах. На Западе это называется бизнес, у нас - афера и обман. Об этом могу судить по собственному опыту, приобретенному в Финляндии, Америке и Франции. Прошли те времена, когда за нас все делал Госконцерт - заключал договора и продавал по дешевке, когда западные представители, вместо гонорара, не указанного в контракте, совали в карман музыканту мятую стодолларовую купюру.
Мы не приучены к роскоши, но честь и человеческое достоинство всегда оставались нашим богатством - при всей нашей бедности.
Теперь, когда судьба каждого русского человека* находится в его собственных руках, мы быстро начинаем осваивать эту науку жизни, к которой нас раньше не подпускало государство, отчисляя от наших гонораров валюту на содержание „братских компартий', членов ЦК КПСС и их семей, строительство дач и элитных особняков.
В Хельсинки, при умеренной учебной нагрузке, активнее пошла работа над рукописями. Еще до наступления нового, 1992, года была готова новая редакция книги „Трубач на коне' и закончен огромный по объему материал аранжировки фортепианного концерта Шостаковича, включая партитуру, клавир и оркестровые партии, которые мне тоже пришлось расписывать самому.
В мои намерения входило также исполнение концерта и запись его на пластинку. Однако с наступлением весны моя работоспособность снижается, организм более чутко реагирует на атмосферные колебания и самочувствие часто зависит от погоды. Что поделаешь - такова жизнь.
К объявленному на 17 марта концерту в Хельсинки, где одновременно должна была произойти и киносъемка, все складывалось так, как я и предполагал. Погода неустойчивая, давление скачет. Но я не поддавался слабости. За неделю до этого выступил с духовым оркестром на семинаре финских духовиков. Концерту Арутюняна и Хоро-стаккато Динику, исполненным мною, зал аплодировал стоя. Игралось легко - и это совпало с моментом ясного солнечного неба в тот дневной час 8 марта 1992 г.
А 12 марта - первая корректурная репетиция концерта Шостаковича. Камерным оркестром Академии Сибелиуса дирижировал Пааво Пахиола. Проверили нотный материал -.за исключением отдельных деталей все было в порядке. Следующая репетиция с солистами (партию фортепиано исполнял известный финский пианист Югани Лагершпетц) прошла без меня. Из этого следовало, что под угрозой срыва концерт, к которому готовился с одержимостью, свойственной мне, когда заражаюсь какой-то idee fixe.
День 13 марта дорого мне стоил. По сводке метеобюро Академии медицинских наук в Новосибирске, публикуемой ежемесячно в „Известиях', этот день объявлялся критическим, то есть днем „магнитной бури'. Об этом я прочитал уже лежа в постели, сраженный слабостью.
От участия в концерте я отказался и тем самым нанес себе еще и психологическую травму.
Пережить такое всегда бывает нелегко. После четырех дней постельного режима я все-таки поднялся, добрался на машине к кардиологу в платную клинику, и когда узнал, что электрокардиограмма в норме, возвращался домой пешком.
17 марта за один день привел себя в форму системой занятий, рассредоточенных во времени (6-7 „микродоз' по 10-15 минут), и все-таки осуществил назначенную на 18 и 19 марта запись на пленку Концерта Шостаковича. Мечта сбылась - программа выполнена.
Неделю спустя, в день очередной магнитной бури, я вновь слег. По субъективному ощущению - инфаркт, как будто в сердце воткнули иглу и приложили холодный металлический,диск. В глазах круги, голова подобна воздушному шару - тянется то вправо, то влево. А электрокардиограмма по- прежнему показывает норму - это уже в другой поликлинике и у другого врача!
31 марта показалось мне последним днем жизни. Я почувствовал, что мой час наступает, за мной пришли.... Уже собрался передать Монне Яновне мое устное завещание... Но после снотворного ночь прошла спокойно - и я, открыв глаза поутру, не поверил, что еще здесь, еще жив.
