Движение… Оно присуще искусству всех времен и народов.
Оно сокрыто в фигурке фараона Тутанхамона, плывущего на лодке по голубому Нилу.
Оно разлито в мраморных складках одежд крылатой Нике Самофракийской, колеблемой морским ветром Эллады.
Бегут, ковыляют, валятся слепцы Питера Брейгеля — страшные в своей неистовой беспомощности.
Летят жуткие ведьмы, рассекая черное небо. Такими они явились Франсиско Гойе. Вьется знамя на баррикаде в руках у Свободы Эжена Делакруа.
Скрипят, медленно движутся по глубокому снегу сани, везущие боярыню Морозову. Высоко вскинута ее рука, сияют неистовые очи пророчицы…
Тянут по берегу вдоль матушки-Волги баржу могучие бурлаки Репина.
В каждом полотне художников, в любом изваянии скульпторов — дух своего времени.
Примечательное, порою скрытое на первый взгляд, внутреннее движение заключено в портретах замечательных мастеров прошлого.
Сколько мудрости, наблюдательности, любви к человеку, сколько утверждения и отрицания всего в одной детали.
Незабываем тяжелый взгляд папы Иннокентия кисти Диего Веласкеса.
Всмотритесь в любое полотно Франса Хальса, полное искреннего жизнелюбия.
Вспомните образ Достоевского работы Перова. Сжатые руки и пристальный, устремленный вдаль острый взор писателя. Это полотно стоит толстенной монографии.
В истории искусства есть картины маленькие по формату, но вызывавшие бурю в официальных кругах.
Веронезе. Портрет графа Порто с сыном. Фрагмент.
Таков «Сеятель» Милле, таковы его «Собирательницы колосьев», раскрывшие парижской публике образы людей труда во всем их благородстве. Но это вовсе не означает, что сражаются картины, лишь изображающие битвы.
Всем известно, как маленькая «Олимпия» Эдуарда Мане или очаровательная «Мадам Самари» Огюста Ренуара потрясли основы буржуазного Салона и вызвали такой поток ругани, что сегодня трудно себе представить меру слепоты и глупости авторов тех газетных статеек, не заметивших будущие признанные шедевры, гордость французской школы живописи…
Подобное происходило и в России, когда некоторые рутинеры не приняли восхитетельную «Девушку, освещенную солнцем» Валентина Серова, ныне являющуюся украшением Третьяковки.
Войдите ныне в любой крупный музей планеты, посетите любую картинную галерею, и вы узнаете знаменитых художников по их детям — картинам.
Здесь, разумеется, говорится о полотнах зрелого периода, когда они полностью выявили свой характер, показали свой почерк, словом, свою художническую личность во всем ее многообразии.
И как ни странно, наиболее крупные фигуры в истории мирового искусства наряду с выдающимися качествами имели и ряд лишь им присущих пристрастий и даже недостатков.
Ведь идеального художника, как, впрочем, и человека, наверно, не может быть. Ибо лишь бильярдный шар не имеет изъянов, а представляет выверенную и притертую поверхность.
Свойства людского характера — бесконечно сложный «рельеф», не сразу познаваемый и не всегда разгадываемый до конца. Естественно, речь идет о больших художниках, которые порою соединяли в себе почти несоединимые свойства…
Великие художники подобны цветам.
Они приносят людям радость, постижение красоты.
Немало в жизни этих растений неразгаданных тайн.
Почему рододендрон в тайге цветет осенью, а не весною?
На этот вопрос не ответит ни один ученый.
Что заставляет цветы чуять добро и зло? Они реагируют на отношение к ним людей, раскрываясь навстречу ласке.
Но… не меньше загадок предлагают нам судьбы живописцев. Почему одни из них пишут свои шедевры совсем молодыми, а потом их талант будто угасает?
Латур. Читающий Иероним.
Иные раскрывают свой гений лишь с годами и в пору старости создают неповторимые жемчужины мирового искусства.
Другие художники с юных лет буквально до кончины творят.
Посетите зал Рембрандта в ленинградском Эрмитаже, и вы будто перелистаете страницы жизни художника со всеми ее взлетами и падениями. На вас взглянет, улыбаясь, юная его супруга Саския в образе Флоры. Потом вы увидите «Данаю» — легендарную, но живую, ту же любимую им Саскию в пору расцвета славы и богатства мастера… И в том же зале вы познакомитесь с дряхлыми обитателями из амстердамского гетто и «Блудным сыном», написанным в год нищеты и смерти.
… Порою трудно поверить, как удивительно смыкаются судьбы живописцев и композиторов, поэтов и ваятелей.
Еще мальчишкой, более полувека тому назад, мне посчастливилось видеть и слышать Антонину Васильевну Нежданову.
До сих пор слышу ее хрустальный, единственный, будто проникающий в самую душу голос. «Сказка о царе Салтане». Большой театр. Помню дивную музыку, замечательные декорации. И вот наступил миг, когда на сцену вплывала в ладье Царевна-Лебедь. Все меркло вокруг от сияния ее красы. Негромкие, но звонкие, как колокольчики, слова: «Ты царевич мой прекрасный…»
Мерцание золотых театральных лож и красочная радуга действия, музыка и Она — Нежданова — оставляли неизгладимый след вечной Красоты.
В том же году в Третьяковке (в которой я до того бьшал не раз) я пристально рассмотрел «Царевну- Лебедь» Врубеля и… остолбенел.
Как смог художник остановить мгновение, как он воспроизвел саму музыку Римского-Корсакова!
Тогда мне все это казалось таким же колдовством, как каменный цветок храма Василия Блаженного, как «Синяя птица» Метерлинка.
Только с годами я узнал, что супруга Михаила Врубеля — Надежда Забела была первой исполнительницей роли Царевны — Лебедь в опере Римского-Корсакова, с которым очень дружила семья Врубелей.
Так иногда приоткрываются секреты, связанные с судьбами рождения картин, опер, поэм.
Латур. Гадалка.
Классика… Сколько раз это слово подвергалось нападкам. Несметное количество бумаги изведено ретивыми борзописцами, чтобы доказать, что именно классика тормозит развитие искусства, что она консервативна и лишь создает преграды прогрессу и новациям.
Особенно сильным гонениям творения истинных мастеров прошлого подверглись в начале нашего века. Почему? Думается, что этому было несколько причин.
Салонное официальное и академическое искусство, частенько используя каноны классики (лишь внешне), весьма опошляло, особенно для широких кругов зрителей, представление об истинном
