— Ну, какая я знаменитость! — ответил Серов. — Знаете, есть такой табак — «выше среднего». Вот я такой табак, не больше.
«Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваша слава?»
В Париже Серов часто встречается с Машей Львовой.
Как-то в небольшой компании они едут осенним серым днем в Шантильи. Долго гуляют по прекрасному парку этой бывшей резиденции Наполеона, любуются дивными рисунками Клуэ, дворцами. Серов и Маша бродили по осеннему лесу молча…
… Валентин Серов был по-настоящему образованный, интеллигентный художник, и, что самое главное, он был прогрессивно настроенный человек, ненавидевший пошлость, несправедливость, насилие. Его угнетала обязанность первого портретиста России — принимать заказы царского двора.
В 1900 году Серов заканчивал писать портрет Николая II. В зал дворца вошла царица. Она взглянула на портрет, на царя, взяла сухую кисть из ящика с красками и указала пораженному художнику:
«Тут слишком хорошо, здесь надо поднять, здесь опустить».
Кровь ударила в голову Серову, он взял из ящика палитру и, протянув ее царице, сказал:
«Так вы, ваше величество, лучше уж сами пишите… а я больше слуга покорный.
События 1905 года глубоко потрясли Серова.
«Даже его милый характер изменился круто, — вспоминает Репин, — он стал угрюм, резок, вспыльчив и нетерпим; особенно удивили всех его крайние политические убеждения, проявившиеся у него как-то вдруг. С ним потом этого вопроса избегали касаться».
Серов выходит из Академии художеств, навсегда отказывается выполнять заказы царского двора. На телеграмму с просьбой написать портрет царя отвечает короткой телеграммой:
«В этом доме я больше не работаю».
В 1910 году в Петербурге, на сцене Мариинского театра шел «Борис Годунов». Послушать оперу приехал царь.
Хор стал на колени, исполняя гимн. Федор Шаляпин, находившийся на сцене, пел с ним, стоя на коленях…
Через некоторое время, находясь в Монте-Карло, Шаляпин получил письмо. В него была вложена куча газетных вырезок о монархической демонстрации певца и короткая записка:
Портрет княгини О.К. Орловой.
«Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы».
И подпись: «Серов».
Вот что вспоминает дочь художника о том, как он реагировал на поступок Шаляпина:
«Помню, как папа ходил по комнате. Лицо его выражало страдание, рукою он все растирал себе грудь. «Как это могло случиться, — говорил папа, — что Федор Иванович, человек левых взглядов, друг Горького, мог так поступить. Видно, у нас в России служить можно только на карачках».
… Осенью 1911 года Серов приехал отдохнуть от московской суеты в Домотканово.
Русское раздолье радовало глаз, веселило душу. Художник бродил по дорогим сердцу аллеям старого парка, подолгу сидел там.
Погожие, теплые дни, осенний воздух развеяли хандру, и Серов был на редкость весел и добр. Он забыл о болезни сердца, омрачавшей его жизнь в последние годы.
Как-то добрым сентябрьским днем молодежь усадьбы затеяла игру в городки в старой липовой аллее.
Валентин Александрович решил тряхнуть стариной.
Он ловким ударом разбил один «город», другой.
Но внезапно, почувствовав боль в сердце, бросил биту…
В тот же день домоткановцы проводили его в Москву. В Москве его встретила мать.
«Как умер отец, расскажи» — были первые его слова.
Мать с тревогой посмотрела на него.
«Его бравурность меня смущает, — вспоминает Валентина Семеновна. — Он такой осторожный, такой мнительный — вдруг как будто переродился. Невольно вспоминается отец, собиравшийся накануне смерти в Индию. То же беспокойство, та же лихорадочность».
В ноябре Игорь Грабарь решил показать Серову новую экспозицию его работ в Третьяковской галерее. Вот что он пишет об этом памятном дне:
«Я никогда не забуду… как мы стояли с ним перед этим портретом — «Девушка, освещенная солнцем». Он долго стоял перед ней, пристально ее рассматривая и не говоря ни слова, потом махнул рукой и сказал не столько мне, сколько в пространство: «Написал вот эту вещь, а потом всю жизнь, сколько ни пыжился, ничего уж не вышло: тут весь выдохся».
Почти четверть века отделяло этот ноябрьский день от жаркого июньского дня, когда молодой художник писал Машу. На Серова глядела с портрета его юность. Юность, ставшая вечной.
Он невольно отвел глаза в сторону и увидел себя в стекле висевшей рядом картины — на него грустно взглянуло усталое лицо пожилого человека.
Холодное ноябрьское утро 1911 года.
Впереди обычный день, нагруженный до отказа.
Ждет у подъезда извозчик.
В особняке Щербатовой (портрет которой начал писать художник) раздался звонок телефона.
— Папа не может сегодня быть, — прозвучал по телефону мальчишеский голос.
— Но почему? Его ждет позировать княгиня?
Телефон помолчал с минуту, и, наконец, рыдающий голос промолвил:
«Он умер».
… А что сталось с Машей?
Она надолго пережила Серова. В 1955 году в Париже она скончалась.
Марии Яковлевне было девяносто лет.
ВИКТОР БОРИСОВ-МУСАТОВ
Множество людей стремятся приблизиться к красоте древних храмов, часовен, дворцов. Хотят услышать чудесную гармонию старых фресок, грезят увидеть дивное мерцание античных мозаик, мечтают узреть сияние средневековых витражей.
Трудно поверить, что в наш стремительный век прагматики и техницизма с невиданной силой проявилось желание человека ощутить дыхание прекрасного.
Все сложнее стало попасть на выставки искусства мастеров Египта, Ренессанса, художников XIX века — реалистов, импрессионистов.
Нескончаемые очереди у входов в наши музеи и галереи говорят об этом.
Иконы великого Рублева, полотна могучих Сурикова, Репина, Васнецова, прекрасные холсты Венецианова, Нестерова, Врубеля, Борисова-Мусатова…
Нет им числа.
Все эти замечательные мастера привлекают к себе, заставляют мыслить, переживать, волноваться.
