Перед вами предстанет картина, чем-то схожая с беспредельным горным ландшафтом, где рядом с раздольными равнинами, пересеченными мощными потоками, высятся сперва холмы, затем кряжистые предгорья и, наконец, из-за неприступных и иссеченных трещинами расселин скал и хребтов выступают вовсе не досягаемые, покрытые сверкающим убором вершины.
Они вечны, как сам мир, как наша Земля.
Много бурь, ветров, непогоды некогда обрушивалось на их склоны.
Но утреннее солнце вновь и вновь озаряло их гордые отроги.
Гомер, Данте, Бетховен, Микеланджело, Шекспир, Толстой…
Немного, очень немного художников нашей планеты обладали даром эпически ощущать само бытие и отражать его в колоссальных по охвату, размаху и масштабу творениях. Порою трудно поверить, что смертный человек в одну данную ему жизнь мог столько понять и, главное, воплотить в произведениях, поражающих по проникновению в суть чаяний народа.
Ибо ни одйн шедевр музыки, живописи, поэзии не может быть создан без любви к своей Родине, своему народу.
Суриков.
Семизвучие коренное, простое, русское.
Сибиряк — родное ему слово.
Так же крепко, основательно, достойно сколочено из тех же семи букв. В этой близости — начало всех начал его искусства.
Сурик — старинная краска, в основе которой железо.
Она прочна и стойка. Цвет похож на раскаленный металл — то пламенно-красный, то густой, почти вишневый. Трудно сегодня раскрыть, почему этот вольный цвет лег в основу наименования рода донских казаков, пришедших вместе с Ермаком «воевать Сибирь».
Но слово не воробей.
И нарекли так еще в далекой древности пращуров будущего живописца этой цветастой огненной кличкой.
Красноярск. Родина мастера.
Когда Ленин посетил город, он увидел обыкновенный, более чем скромный двухэтажный казачий дом, где на первом этаже с окнами чуть выше тротуара жила семья Суриковых.
Внимательно осмотрев это жилье с улицы и со двора, Владимир Ильич задумчиво произнес:
«Д-да! Великие люди не особенно стесняются в выборе места своего рождения.
В немеренной сибирской дали появился на свет крепыш, ставший если не первым, то одним из самых больших художников России.
Оноре Бальзак сказал в прошлом веке:
«Гении рождаются не в столице». Это не аксиома.
Но появление Сурикова из самой отдаленной глубинки государства Российского было органично.
Будто предопределено.
Он сам. Его род. Весь уклад жизни. Первые впечатления детства.
Все, все как бы предсказывало: «Пиши историю Руси».
И он превозмог все трудности, одолел все препоны, которые порою подставляет судьба, и с упорством неимоверным одно за одним создал полотна-эпопеи, где слышится будто сам гул эпохи, которую он изобразил. Своеобычны его картины. Они широко известны. И поистине являются одной из высот мировой станковой живописи. Мастерства наиболее трудного.
Картина. Сколько нервов, крови, пота, работы души стоит за этим словом.
В. Суриков. Утро стрелецкой казни. Фрагмент.
Вот что говорил сам Василий Иванович Суриков:
«А какое время надо, чтобы картина утряслась, так чтобы переменить ничего нельзя было. Действительные размеры каждого предмета найти нужно. В саженной картине одна линия, одна точка фона и та нужна. Важно найти закон, чтобы все части соединить. Это — математика… Но главное в картине — движение».
Но не думайте, что эти строки начертал хладнокровный, расчетливый педант.
К Сурикову, как нельзя лучше, относятся тургеневские слова:
«Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала вас за сердце».
И это свойство зажигало всех его друзей, бесило врагов…
«Суриков горячо любил искусство, — говорил Репин, — всегда горел им, и этот огонь горел кругом него».
О том, как далеко проникал свет его творчества, говорит эпизод из жизни художника.
Свыше трех тысяч верст верхом проехал Суриков по таежным дебрям Сибири.
Писал этюды.
Рисовал. Собирал материал для картины «Ермак».
В ту далекую пору самолетов, портативных фотоаппаратов, вертолетов не было. Вот и приходилось странствовать.
Как-то уж под вечер подъезжает Василий Иванович к крохотной деревушке, приютившейся на берегу быстроводной реки. Лошадка привезла его на огонек.
Сумеречно.
Тишина неземная.
Безлюдье. Холодно, сыро. Зябко.
««Где, спрашиваю, переночевать да попить хоть чаю?»
Ни у кого ничего нет.
«Вот, — говорят, — учительница ссыльная живет, у нее, может, чего найдется».
Стучусь к ней.
«Пустите, говорю, обогреться да хоть чайку согреть».
«А вы кто?» — спрашивает она.
«Суриков, говорю, художник».
«Боярыня, говорит, Морозова»? «Казнь стрельцов»?
В. Суриков. Боярыня Морозова. Фрагмент.
«Да, говорю, я».
«Да как же это вы здесь?»
«Да так, говорю, я тут как тут!»
Бросилась она топить печь, мед, хлеб поставила, а сама и говорить не может от волнения. Понял я ее и тоже вначале молчал. А потом за чаем так разговорились, что проговорили до утра».
Суриков и Лев Толстой. Тема отдельного исследования. Нет сомнения, что общение этих людей было плодотворно…
«Цель художника не в том, — писал Лев Толстой, — чтобы неоспоримо разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях. Ежели бы мне сказали, что я могу написать роман, которым я неоспоримо установлю кажущееся мне верным воззрение на все социальные вопросы, я бы не посвятил и двух часов труда на такой роман, но ежели бы мне сказали, что то, что я напишу, будут читать теперешние дети лет через 20 и будут над ним плакать и смеяться, и полюбят жизнь, я бы посвятил ему всю свою жизнь и все свои силы».
…Живописец, замыслив «Боярыню Морозову», счел нужным сделать все, чтобы быть во всеоружии мастерства.
В 1883 году он вместе с семьей едет в Европу. Укрепить свое знание колорита, рисунка,
