Страницы прессы широко освещали грандиозную удачу этой экспозиции, устроенной в рамках культурного обмена между двумя странами. Зрители оставили восторженные отклики в книге записей…
… На фоне черного неба — бархата витрин-как бы восходят десятки раскаленных золотых звезд далекой эпохи, и их мерцание отражается на лицах тысяч людей…
Холодный свет зимнего московского солнца, струящийся через стекла плафона, никак не может пригасить эти сверкающие звезды скифского искусства.
… Не хотят люди уходить из колдовского мира старины. Им хочется еще и еще подышать воздухом древних степей.
Раздается продолжительный звонок…
Свет юпитеров гаснет.
Синие глубокие сумерки входят в зал.
— Время истекло! — гулко разносятся слова в белом зале.
И все же стоит длинная очередь.
И сотни людей проходят мимо золотого месяца пекторали.
И я вижу отраженный свет прекрасного на лицах.
Гаснет московский вечер…
Меркнет плафон.
И все ярче и ярче разгораются огни творений «Скифского золота».
Они не меркнут.
Двадцать с лишним веков отделяют нас от поры их рождения, но ни мгла подземного заточения, ни всесильная машина времени не могли погасить вечную красоту искусства древних скифов…
Резко звенит последний звонок…
И снова мы в двадцатом веке.
До свидания, скифы!
Троица
АНДРЕЙ РУБЛЕВ
Андроний — Андроников монастырь.
Темны, узки твои кельи.
Андрей Рублев вышел на широкую площадь у монастыря. Глаза слепило от сияния свежего снега, голубых теней крутых сугробов.
Справа черной змейкой струилась дымная Яуза. Резкий уклон повел инока вдоль берега реки к Москве.
Вдали виднелись купола кремлевских храмов.
Какой-то мальчонка чуть не сбил Рублева, подъехав под ноги на салазках-самоделках. Приподнялся, белозубый, румяный, и поглядел в лицо инока — прямо, озорно.
Светлые глаза искрились весело и приветливо.
— Не зашиб? — спросил он.
Андрей приподнял мальчонку на руки и внимательно посмотрел в сияющие очи ребенка.
Поставил малыша на снег и быстро зашагал в город.
Чем ближе подходил он к Кремлю, тем гуще становилась толпа, тем чуднее и пестрее попадались встречные.
Пьяные ярыжки толкались у кабаков.
Скрипя полозьями, проносились боярские сани.
Рядом, горяча коней, скакали дворовые. Кричало воронье.
Откуда-то доносились звуки сопелки, бубна. Шла гульба…
Вот и Кремль. Успенский собор. Просторно, соразмерно высятся храмы. Рядом шумит темный бор, еще недорубили. Медленно, не спеша падают большие мягкие, снежинки, серебря купола собора. Гремят вериги юродивых. Кое-как прикрытые рваньем, убогие расположились на снегу. Их костлявые руки жадно тянутся, просят, молят.
Рублев шагнул в широкий раствор врат храма.
Темные приделы еле освещались тускло горевшими свечами.
Сладко пахло ладаном.
Монотонно гудела толпа молящихся.
Служба шла к концу.
Гулко прозвучали одинокие шаги…
Андрей попросил стремянку. Жадно впился глазами в темные лики древних икон. Строгие образа византийского письма взирали сурово на пришельца. Истощенные постами апостолы словно вопрошали — что тебе надобно, инок?
Живописец знал, что ему предстоит создать нечто свое, что не должно отгораживаться от жизни.
Не пугать, не стращать верующих, а беседовать с ними сокровенно.
Но для этого надо знать, уметь.
И поэтому он здесь изучает, изучает письмо древних…
Еще одна свеча погасла.
Пора идти домой — за Яузу.
Черное зимнее небо окутало город.
Тихо.
Хрустит снег под ногами, и вдали уже виднеется Спасо-Андроников монастырь.
Словно очнувшись от сна, Андрей вздрогнул. Сквозь темные лики икон на него будто взглянули голубые глаза встреченного им мальчишки.
Он снова как бы почувствовал в этих маленьких зеркалах огромный мир, Москву, Русь, надежды, чаяния людей.
«Им уже жить мирно, — подумал Андрей. — Но надо этот мир добыть».
Влажный, свежий ветер, пахнущий снегом и юностью, заставил Рублева вдруг вспомнить родной дом, давно ушедшую золотую пору детства.
Страшные минуты нашествия.
Смерть близких.
Гарь и чад руин.
«Действовать», — вспомнил он завет Сергия Радонежского…
Иоанн Предтеча. Фрагмент.
Как дивное эхо давным-давно ушедших времен, завораживают взор творения Андрея Рублева, открывшего людям прелесть неяркой красы Руси.
Просторы небес, золотые пажити ее полей, голубые очи озер и неторопливость рек.
Вещий голос живописи Рублева — чистый, правдивый, доносится из глубины веков, и мы, слушая неспешный этот рассказ, ощущаем легендарную пору становления Отчизны, видим белокаменные храмы, зубчатые стены и гордые башни крепостей, шумные площади многолюдных городов.
Редкой красотой любы нам творения Рублева, ибо угадываем в них душу пращуров наших.
Прислушайся… и вдруг из бездны времени предстанут пред тобой стройные ряды шлемоблещущих
