«Степан Разин».
Картина-песня.
«Из-за острова на стрежень, на простор речной волны» выплывает в вечность струг.
Былинна, могуча напевность огромного полотна.
Мажорной, светлой симфонией звучат краски холста.
Много пересудов и толков было вокруг этой замечательной картины. Ее причислили к неудачам Сурикова.
И даже почти убедили в этом автора, хотя, впрочем, мастер написал брату:
«Картина находится во владении ее автора Василия Ивановича и, должно быть, перейдет в собственность его дальнейшего потомства. Ну, да я не горюю. Это нужно было ожидать, а важно то, что я Степана написал! Это все».
Надо еще раз вспомнить о времени, когда был создан холст, 1907 год. Недавно отгремели бои пятого года.
И поэтому слова «важно то, что я Степана написал» приобретают особый смысл.
Герой народного восстания, его образ близок был Сурикову, потомку участников Красноярского бунта.
И он считал своим долгом создать это. Долгом гражданина.
Величаво выплывает по необозримой глади красавицы Волги струг Степана Разина.
Лебедиными крыльями взмахнули весла. Гудит тетивой натянутый парус. Атаман задумчив. Печаль омрачила его чело… Плещет волжская волна о борт струга, льется раздольная песня, звучат переливчатые, звонкие гусли.
Богатырская, удалая, редкая по поэтичности картина напоена светом свободы, радости бытия, борьбы.
Степан Разин. Фрагмент.
Белинский писал: «Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем».
Эта замечательная, глубокая мысль находит полное воплощение в том резонансе, который вызывали исторические полотна Сурикова у современников.
В самом деле, почему полотна художника «Утро стрелецкой казни» и «Боярыня Морозова» воспринимались зрителями необычайно остро?
Ведь казалось, что и действие, и сюжет этих холстов принадлежат далекому прошлому. В чем дело?
Дело в том, что картины Сурикова будили в людях ненависть к угнетению, рождали свободолюбие, желание борьбы с самодержавием.
Широко известны воспоминания старых революционеров о том, как они собирались в Третьяковке у картин «Утро стрелецкой казни», у репинских «Бурлаков» и «Ивана Грозного» и давали клятвы на верность в борьбе с царизмом.
В книге «Запечатленный труд» знаменитая революционерка Вера Фигнер рассказывает, какое потрясающее впечатление в далекой ссылке произвела на нее гравюра, исполненная с картины «Боярыня Морозова»:
«Гравюра производила волнующее впечатление. В розвальнях, спиной к лошади, в ручных кандалах Морозову увозят в ссылку, в тюрьму, где она умрет. Ее губы плотно сжаты, на исхудалом, красивом, но жестком лице — решимость идтй до конца: вызывающе… поднята рука, закованная в цепь… Гравюра говорит живыми чертами: говорит о борьбе за убеждения, гонения и гибели стойких, верных себе. Она воскрешает страницу жизни… 3 апреля 1881 года… Колесница цареубийц… Софья Перовская».
Такова сила истинного искусства, вызывающего поток ассоциаций, будящего мысль, зовущего к свету!
Так микеланджеловские «Рабы» становятся символами борьбы за свободу, так гойевские «Капричос» утверждаются на века грозным осуждением тирании и мракобесия, так «Свобода на баррикадах» Делакруа и герои эстампов Домье воспевают победу света над мраком, так и суриковские «Стрельцы», по существу, весьма далекие от идеи свержения царизма в России, объективно встали в ряд борцов с самодержавием. Такова логика бессмертной жизни истинно великих пластических образов.
Степан Разин.
Поэтому так бесконечно дорого и близко нам художественное наследие В. И. Сурикова, о котором мы с полным правом и гордостью можем повторить слова Владимира Ильича Ленина, сказанные им о Льве Толстом:
«Это наследство берет и над этим наследством работает российский пролетариат».
Сегодня мы с особым радостным чувством в ряду с именами Пушкина, Лермонтова и Некрасова, Толстого, Достоевского и Горького, Глинки, Бородина и Мусоргского, Брюллова, Иванова и Репина называем имя великана русской живописи Василия Ивановича Сурикова.
Взглянем на «Автопортрет» художника.
Словно в века вглядывается этот кряжистый, немолодой человек. Спокойствием, силой веет от открытого лица мастера.
Шестьдесят пять лет за плечами.
И каких лет!
Чуть устало глядят на нас глаза, видавшие и триумфальные вернисажи с жаркими объятиями и лобзаниями, и газетные полосы, где что ни строка, то яд змеиный…
Глаза, не знающие покоя…
Все видеть, объять, понять!
Заметить вершковую погрешность в саженном холсте.
Увидеть в толпе такую нужную, единственную, заветную натуру.
Рассмотреть в массе знакомых — друга, товарища. Не проглядеть злодея.
Воля.
… Неодолимая, непреклонная в твердых скулах, в суровой линии рта, в самой осанке — не манерной, но гордой. Труд полувековой, непрестанный оставил на челе след забот каждодневных, неуемных…
Это он промолвил как-то о своей работе:
«Если бы я ад писал, то и сам бы в огне сидел и в огне позировать заставлял».
В этом аду и раю творчества пробежали дни, полные до краев радостей взлета и горечи падений.
Три года осталось шагать художнику по этой грешной, такой любимой земле…
Он не знает об этом.
Мечтает переехать жить на родину, в Красноярск. Подальше от столичной суеты.
Мечтает написать «Красноярский бунт».
Полон замыслов «Пугачева».
Через год, в 1914 году, он скажет о последнем путешествии по любимой Сибири:
«Сегодня по Енисею плавали на пароходе. Чудная, большая, светлая и многоводная река. Быстрая и величественная. Кругом горы, покрытые лесом. Вот если бы вы видели! Такого простора нет за границей».
Далеко, далеко глядит в века этот предельно честный, простодушный, мудрый человек.
Коренной сибиряк… Суриков.
