пристрастие к античному искусству, к древним грекам, к архаике.
Но ко всем этим любимым вершинам искусства прибавится еще одна…
Недостижимая. Сверкающая. Вечная… Микеланджело. Он не забудет часы, проведенные в Сикстинской капелле.
Его никогда не покинет восторг от общения с шедеврами этого гиганта Возрождения… Неистовый резец Микеланджело Буонарроти, создавший «Пьету» и «Моисея», навсегда овладел сердцем Шадра.
И он на всю жизнь запомнил слова великого итальянца, написанные им об искусстве: «Живопись ревнива и требует, чтобы человек принадлежал ей целиком».
Отныне каждый миг своей жизни, каждый порыв своей цельной и чистой души он отдаст скульптуре.
… Грянул Октябрь. Пройден великий рубеж. Шадр, сын мужика, как он себя называл, принял революцию безраздельно. Это была его революция, а он сам плоть от плоти народа.
Художник с юношеским пылом создает образы времени.
, Наша эпоха — эпоха небывалых разворотов, — позже напишет он, — … и прежде всего человеческого героизма…»
И мастер не мудрствует лукаво.
Взволнованно, с романтической открытостью ищет заметы эпохи в людях труда — «Рабочий», «Сеятель», «Крестьянин», в героях гражданской войны — «Красноармеец».
Каждая из этих скульптур — символ тяжких и светлых лет становления державы социализма, повесть о тех людях, которые потом и кровью отстояли, защитили Отчизну.
«Хороший скульптурный портрет, — говорил Роден, — равносилен целой биографии… Эпоха… индивидуальный характер — все в нем указано».
… 1918 год. Художническая Москва кипит от диспутов, споров… Как грибы росли тут новые течения в искусстве — «уно-висы», «обмоху», «аскарнова», «цветодинамос», «комфуты», супрематисты, лучисты, конструктивисты и так далее и тому подобное…
Художники-реалисты, владевшие мастерством, корифеи отечественного искусства, чувствовали себя весьма неуютно…
Красноармеец.
Но жизнь продолжалась.
В майские дни футуристы размалевали в Охотном ряду и в Александровском саду все деревья и заборы в красный, синий и желтый цвета. Эго было дико, но ново.
«Старое» искусство Рафаэля и Рембрандта, Сурикова и Серова было объявлено ненужным хламом.
Новоиспеченные «таланты» рождались десятками, впрочем, столь же быстро и исчезали. Но некоторые из них пытались себя утвердить навечно.
Вот любопытная история тех дней, о которой колоритно рассказывает художник Федор Богородский.
Однажды в один из светлых весенних дней некий «футурист жизни» — молодой человек торжественно въехал на извозчике на Театральную площадь.
Неспешно выгрузил полуметровую фигуру, отлитую из гипса, и фанерный постамент. Расположившись у центральной клумбы, что напротив Большого театра, он начал рыть землю.
Мигом его окружила толпа любопытных. Подошел постовой милиционер и задал вопрос:
— В чем дело, товарищ? Что вы здесь роете?
Ответ был односложен и прост до предела:
— Я ставлю себе памятник!
— Позвольте, — воскликнул озадаченный милиционер, — а разрешение райсовета на этот памятник у вас есть?
— Искусство райсовету не подчиняется, — гордо ответил «футурист жизни»…
Некоторые современные западные искусствоведы испытывают своеобразное чувство ностальгии к этим далеким временам, приписывая им чудеса новаций, якобы напрасно забытые нашим искусством. Спору нет, кому-то очень хотелось бы, чтобы русское, советское искусство пошло за «уновисами» и «комфутами». Но этого, к счастью, не случилось.
В борьбе правды жизни с беспредметным формотворчеством рождалась новая красота нашего искусства.
Одним из «надежных антифутуристов» был Иван Шадр.
Он еще в Париже в начале века нагляделся на многие опусы и новации и всяческие «измы» и избрал себе иную дорогу. Он искал истинную красоту своей эпохи и работал, работал, работал…
А. М. Горький.
Иван Дмитриевич всегда помнил слова Родена:
«Упражняйтесь без передышки… Искусство — это только чувство. Но без знания объемов, пропорций, цвета самое живое чувство парализовано. Что станет с величайшим поэтом в чужой стране, язык которой будет ему незнаком?
А в новом поколении художников много таких поэтов, которые отказываются, к несчастью, учиться говорить. Поэтому они ограничиваются лепетанием…
Выполняйте ваш труд, как честные рабочие…
Положим, в оценке обывателя величайшими всегда будут фигляры, выделывающие затейливые выкрутасы карандашом и умопомрачительные фейерверки краской…
А между тем самое трудное… и самое высокое… это рисовать и писать просто…»
В жизни каждого большого мастера бывает миг, когда все помыслы и жар сердца, житейский опыт, талант и школа, словом, весь он целиком будто сливается в один порыв, в одно святое желание, неутолимое, жгучее, беспрекословное — твори!
И тогда художник достигает своей вершины.
Так рубил «Давида» великий Микеланджело. Так писал «Боярыню Морозову» Суриков…
Все, что умел Иван Шадр, весь пыл молодой души сорокалетнего, зрелого художника вложил он в, Булыжник — оружие пролетариата».
Он слышал голос отца, видел родные просторы Приуралья, вспоминал мудрые советы Родена и Бурделя, а главное, перед его глазами стоял однажды увиденный образ…
Екатеринбург… 1905 год. Кафедральная площадь… Боевые шаги рабочих дружин…
Не умозрительное построение, не плод холодной фантазии, не результат изыска формотворчества — сгусток своей крови, своей жизни вложил в эту работу скульптор.
Горькие страницы детства, трудный хлеб учебы, нелегкие парижские будни, судьбы его сверстников, буревые зори Октября — весь этот разноголосый хор звучал в душе ваятеля…
Перед ним вставали величественные памятники древней скульптуры. Он вспоминал шедевры Греции и Рима, воспевшие прекрасный образ Человека. Не мог забыть он творения французской школы. Рюда, Родена, Бурделя, бельгийца Менье…
Но ничто не могло затмить основное, первичное в его страстном желании утвердить, оставить людям нового человека, своего ровесника, земляка — могучего, красивого, победоносного. Создать героя эпохи, честного, простого, достойного сына России — родины Великой Революции 1917 года.
Сеятель.
Чем более велик мастер, тем сложнее — при всей обобщенности формы и кажущейся простоте
