Кстати, эта картина, как, впрочем, и вообще творчество Кустодиева, нашла высокую оценку у Горького. Известно, что художник подарил великому русскому писателю повторение «Красавицы».
Но послушаем самого мастера:
«Не знаю, удалось ли мне сделать и выразить в моих вещах то, что я хотел, — любовь к жизни, радость и бодрость, любовь к своему русскому — это было всегда единственным «сюжетом» моих картин».
Вальяжные, пышнотелые, полнокровные красавицы Кустодиева были антитезой анемичным, бескровным, рафинированным жеманницам декадентских полотен.
И поэтому «Купчихи» вызвали такую реакцию у тогдашних критиков и искусствоведов.
«Провинциалки» Кустодиева были им явно не ко двору.
Но бог с ними, с модернистами, создающими своих прелестниц из проволоки, битого стекла и мусора.
Но не к любителям ли «измов» обращены горькие слова Кустодиева:
«Мы, русские, не любим свое, родное. У нас у всех есть какое-то глубоко обидное свойство стыдиться своей «одежды» (в широком смысле этого слова), мы всегда стремимся скинуть ее и напялить на себя хотя «поношенный», но обязательно чужой пиджачок».
И дай бог, чтобы эти слова относились лишь только к художественным критикам и художникам- модернистам начала нашего бурного века.
Мало кому в истории русского искусства столько доставалось от художественной критики и от коллег-живописцев, сколько Кустодиеву.
Футуристы кляли мастера за то, что он никак не может порвать пуповину, связывающую его с Репиным, и поэтому все «оглядывается на передвижников». Декаденты почитали его искусство «безнадежно фотографическим». «Солидные» критики из большой печати десятых годов называли шедевры Кустодиева «лубочными».
Купчиха за чаем.
Молодые критики, освоившие приемы вульгарной социологии, навесили в 20-х годах на живописца ярлык «последнего певца купецко-кулацкой среды».
Вот что вспоминает дочь художника Ирина Борисовна о тех временах:
— Как-то свдим с отцом в парке, около моря. Подошли какие-то две девицы. Некрасивые, тощие. Стали они критиковать:
«Не так пишете, по старинке. Вы видите только вперед, а теперь это никому не нужно, отжило».
Стали учить, как надо писать, чтобы видеть и слева и даже через себя, назад.
Показали и свои «произведения» — мазки одной краской в разные стороны. Папа выслушал их, а потом, как всегда, добродушно иронизируя, сказал:
«Спасибо за урок, милые барышни, но мне вас жаль! Сколько прекрасного вы не видите в жизни. Уж очень много смотрите направо, налево, вбок и назад. А впереди, главного не видите!»
Кустодиев довольно спокойно относился к подобным встречам. Художник любил искусство. Он работал, невзирая на хулу и брань, хотя читать о себе ежедневно всякую пакость, наверное, неприятно и досадно.
А в двадцатых годах такие ярлыки, как «певец купцов», приносили еще дополнительные неприятности.
В двадцатые годы в ГЛАВИЗО не больно привечали творчество Кустодиева.
О нем просто забыли.
Как, впрочем, «забыли» Нестерова, В. Васнецова и других ныне признанных мастеров русской живописи.
Кустодиев мечтал увидеть свои творения в музеях, в Третьяковке, где они стали бы достоянием народа. Но отдел ИЗО не спешил показывать Кустодиева.
Вот любопытный документ — письмо художнику в ответ на его запрос о судьбе своих ныне ставших хрестоматийными полотен:
Женщина с блюдцем.
«В ответ на Ваше заявление от 16 сего месяца музей художественной культуры сообщает, что из приобретенных у Вас… двух картин одна, а именно «Купчиха на балконе», отправлена в Москву в августе 1920 г., «Портрет И. Э. Грабаря» находится в настоящее время в музее и не мог быть выставлен потому, что организованная… выставка музея имела целью представить современные течения в искусстве, начиная с импрессионизма до динамического кубизма включительно».
Как очевидно, Кустодиев в то время выпадал из обоймы художников от «импрессионизма до динамического кубизма включительно»! Ну, что же делать!
Ведь в те горячие дни кому-то казалось, что, ломая устои русской реалистической школы, можно на ее обломках построить дорогу в завтрашний день советской живописи.
Хотя надо заметить, что Кустодиев с первых дней революции активно включился своим творчеством в ряды художников, принявших Октябрь.
Его холсты «Степан Разин», «Большевик», «Праздник II конгресса Коминтерна» и многие другие, написанные в первые годы Советской власти, сегодня считаются классикой. А его знаменитый «Большевик» по своей героической приподнятости и великолепной символике неповторим и, пожалуй, является одним из лучших пластических воплощений революции за все прошедшие годы.
«Большевик» — картина, украшающая сегодня экспозицию Третьяковской галереи. Одно из самых первых и, пожалуй, самых лучших полотен, рисующих нового хозяина Руси — народ, свершивший Великий Октябрь.
Композиция по состоянию пейзажа как бы продолжает «Февраль 17-го года». Зима, снег, солнце, синие тени.
Но насколько изменилось качество движения в картине: вместо стихийного порыва «Февраля» — чеканный шаг миллионной толпы, забившей до отказа улицы города.
Во главе народа, выше домов и звездных глав церквей — рабочий, несущий гигантский пунцовый стяг.
Фигура гиганта как бы вырастает из гущи народа, шаг его огромен, марш непобедим.
Победно звучат колера холста. .
Трудно поверить, если глядеть на репродукцию картины, что это холст всего полутораметровой ширины: настолько монументален и симфоничен ритм произведения.
Большевик.
Сегодня трудно переоценить подвиг Кустодиева, создавшего полотно в тяжелом девятнадцатом году, в кольце блокады, в нужде и холоде…
Но кому-то это было либо непонятно, либо слишком мало, чтобы включить Кустодиева в обойму «наших» и «нужных» художников.
Тяжко больной живописец часто нуждался.
«… Голод все продолжался, — вспоминает дочь художника Ирина Борисовна. — Мама у «мешочников» меняет вещи на конину, мороженую картошку, овес…
Вскоре папу посетил Горький и очень помог нам.
Папа стал получать пайки из Дома ученых. Когда у нас был Горький, он долго говорил с папой о его картинах, о том, что «сказал» ими в искусстве Кустодиев, чем ценны они для народа, истории. Когда
