пугающей поспешностью, словно это были последние слова, которые ей позволено произнести на этом свете. Тараторила она без умолку, уследить за смыслом ее слов было трудно; к тому же я сосредоточила все внимание на Эрике. Иногда у него вырывался смешок — смешок взрослого парня, — в котором тем не менее сквозила некая горечь.
Закончив свой сбивчивый и, судя по тому немногому, что я поняла, нелепый рассказ, Эльза пригласила нас отметить событие шампанским в ночном клубе Довиля. У меня все нарастало ощущение, что я лишняя в этой буржуазной семье, и я уже собиралась откланяться, как говорят в такой среде, когда Паула подтолкнула нас всех к выходу.
— Поезжайте вчетвером. Я хочу спать.
Эльза повисла у нее на руке.
— Но ты согласна на свадьбу?
— Там посмотрим, дорогая.
Видимо, Паула не придавала значения намерениям дочери или мало в них верила; я-то знала, во всяком случае, что на уме у нее другое.
Эрик повторил, что ему необходимо рано лечь из-за предстоящей завтра игры.
— Но раз уж ты играешь со мной… — возразил Анри.
— И что?
— Слушай, тебе еще объяснять надо?
— Впрочем, — сказала Паула, — если Эрик с вами не едет, я не разрешаю и Эльзе.
— Не можешь же ты так поступить со мной! — накинулась Эльза на Эрика.
— Да, действительно, — вздохнул тот.
Тут я сочла удобным отклонить предложение, которое, в сущности, не имело ко мне отношения. Но Эльза заявила, что вчетвером развлекаться гораздо лучше, чем втроем, а дальше все произошло очень быстро: ночь, белая машина, катящая по узким темным улицам, певучий голосок Эльзы, вновь и вновь рассказывающей нам о самом прекрасном дне своей жизни, о ресторане, в котором они обедали с ее «будущим супругом», Анри, бросающий взгляд в зеркало заднего вида и украдкой сообщающий Эрику:
— Знаешь, бордо было весьма посредственное… — и далее с миной человека, недовольного собой: — Надо было вернуть бутылку.
— Почему ж ты не сделал этого? — спросил Эрик.
— Хотел наказать себя.
— За что? — поинтересовалась Эльза.
— За то, что уступил тебе.
— Я неотразима! — не терпящим возражений тоном изрекла Эльза.
— Да нет, просто я не умею сопротивляться.
Слушая этот диалог сумасшедших, я задавала себе уйму вопросов, но быстро сообразила, что, если и дальше продолжать в том же духе, можно испортить себе весь вечер.
Я откинулась на спинку сиденья, вытянула ноги, попросила Анри включить радио, а когда он исполнил просьбу, велела немного опустить стекло, скрестила руки на животе и закрыла глаза.
Мы долго колесили вокруг Довиля: было рано, ночные клубы еще не открылись. Мало-помалу между нами установилось молчание, но это было отнюдь не неприятно, даже напротив. Шум мотора, ветер, ласково треплющий волосы, непривычное и загадочное присутствие Эрика, белые огоньки, вспыхивающие на море, музыка, льющаяся из радиоприемника, создали атмосферу, в которой я ощущала себя иначе, чем до сих пор. Вместе с этими тремя незнакомцами я перенеслась в иную жизнь, на полном ходу пересекающую ночь, и мне было в ней хорошо.
В ночном клубе я все время танцевала — с Эльзой, с кем попало, кроме Эрика, — тот как сел играть в электронный бильярд, так уже и не вставал, только потягивал апельсиновый сок.
К половине первого ночи, когда Эльза и Анри без устали обнимались, сидя на банкетке, я опустошила бокал водки, запивая его апельсиновым соком, шатаясь, добрела до игроков и, опершись о того, с которым играл Эрик, спросила:
— Почему вы не танцуете?
— Колено болит.
— Это не мешает вам играть в теннис?
— Допустим, я не люблю танцевать.
— Почему?
— Так просто. А почему вы обрезали волосы?
Я ответила первое, что пришло в голову, но, когда я пьяна, у меня появляется чувство юмора:
— Чтобы обезобразить себя.
Мелькнула мысль: это первый вопрос, заданный мне Эриком с начала каникул.
— Ну что, удалось мне это?
— Нет, не удалось.
А это уже был первый комплимент. Конечно, мне стало приятно, но ненадолго. Я вновь спросила:
— Почему вы солгали Франсуазе?
— Извините?
— Почему вы сказали ей, что вам пятнадцать с половиной?
Он спокойно ответил:
— Никогда не говорил ей ничего подобного. Она, должно быть, ослышалась.
— Она вам нравится? — продолжала я.
После недолгого раздумья и с неподдельным удивлением он спросил:
— Кто? Франсуаза? Она милая. Хочется ей помочь.
— Никакая она не милая.
— Вы плохо ее знаете.
— Из желания помочь ей вы пытаетесь поссорить ее с Мишелем?
— Не понимаю.
Он как будто и вправду не понимал. Пожал плечами, выиграл две партии и предложил мне сыграть с ним.
Я отказалась. Тогда он встал, передал игру двум девицам, торчавшим рядом.
— Одному неинтересно, — заключил он; затем, посерьезнев, добавил: — Я не понял вашего последнего вопроса. В любом случае, мне кажется, у вас довольно-таки превратное представление обо мне…
Тут я чуть не провалилась сквозь землю, во всем виня водку, будь она неладна. Веду себя как последняя дура в мире. А ведь мне следовало бы знать, что Франсуаза только и делает, что набивает себе цену, воображая себя покорительницей сердец всех мужчин, которые случайно улыбнулись ей на улице. Теперь все ясно: Эрик сказал ей несколько любезностей перед тем, как подняться к себе, а она вообразила бог весть что. Я же была несправедлива к нему и — что еще хуже — вела себя как склочница и пьянчужка!
Пока я думала, как мне это исправить, Эрик взглянул на часы.
— Уже очень поздно.
Улыбнувшись мне, он подошел к Эльзе с Анри и что-то шепнул им; на обратном пути молчание наше было вроде то же, да не совсем. Оно было полно враждебности, которую я заслужила, потому что больно уколола легко ранимого человека, и без того отмеченного житейской бедой. Мне было стыдно за себя.
Прощаясь, мы обменялись с Эльзой и Анри холодным рукопожатием, и, пока я поднималась по лестнице, мои мрачные мысли продолжали свой неустанный бег по кругу. С ними подошла я к двери своей спальни, как вдруг услышала за спиной:
— Одиль…
Я обернулась. Чья-то рука легла мне на плечо, другая — на щеку. Голову я повернула в последний момент. Губы Эрика на мгновение припали к моей шее, потом он отпрянул и довольно сухо спросил:
— Я тебе не нравлюсь?
Дело было не в этом, но после того, что произошло в ночном клубе, я меньше всего ожидала поцелуя,
