Теперь, — он указал рукой на газету, — Моника умирает… Мы, думаю, поступили бы правильно, если бы поехали и навестили ее… Ты ведь на меня не сердишься?
Мэри с радостью согласилась.
…Когда они вошли в маленькую комнату, несчастная спала с открытыми глазами. Скрип половиц разбудил ее чуткий бредовый сон. Она открыла глаза и… сознание вернулось к ней.
Она узнала Гринби и протянула к нему руки.
— Комшток! — воскликнула она, но тотчас же осеклась и замолчала. Она заметила женщину рядом с ним.
— Простите меня, — пробормотала Моника. — Я доставила вам столько неприятностей, но я не помню… не знаю…
Гринби положил руку на ее разгоряченный лоб.
— Мы не сердимся на вас, Моника. Что было — то прошло. Счастье, что Мэри удалось убежать от вас…
— Мэри… Мэри… — машинально повторяла Моника и устало закрыла глаза.
— Мы пришли, — тихо сказал Гринби, — чтобы помочь вам, чтобы облегчить…
Но Моника не слышала его слов. Ее сердце в последний раз сжалось в груди и остановилось. Блаженная улыбка застыла на исхудалом, но поразительно красивом лице.
— Она умерла, — шепотом сказал Гринби и коснулся руки жены.
Потом они сели в автомобиль и молчали почти всю дорогу.
Наконец Гринби спросил:
— Помнишь, дорогая, громкий заголовок в «Утренней Почте», что вышла после той ужасной ночи?
Мэри ближе подвинулась к мужу и спрятала у него на груди лицо.
— Да, помню… Он звучал так странно и мрачно — «Крик ночи». Моника — это и есть «Крик ночи». Бедная… Пусть ей будет хорошо в том мире, где она сейчас…
— Да, — отозвался Гринби, — мы все уйдем в тот мир, где она сейчас… Но пока… — он обнял Мэри за плечи, — пока давай попробуем быть счастливыми в этом мире… Мире, где есть ты и я…
— Мы, — тихо произнесла она.
