письмами однажды обменялись герцог и Карл Германский, который теперь известен народам как император Священной Римской империи.
Этьен один знал всю подноготную этой государственной измены. Поэтому д'Аленсон жаждет его смерти, однако не решается напасть открыто. Он хочет ударить тихо и тайно, из-за угла – это будет кинжал, яд или засада. Пока Этьен в пределах досягаемости герцога, единственное спасение для него – секретность.
– Полагаю, есть и другие такие же, как негодяй Тибальт? – спросила я.
– Разумеется, – сказал Дюкас, – конечно, среди банды висельников есть те, кто клюнет на наживу, но у них есть правило чести – не предавать своего. А Этьен в прошлые времена был одним из них – вором, похитителем женщин, грабителем и убийцей.
Я покачала головой, размышляя над странностью людей: Дюкас, честный человек – друг бандита Этьена и хорошо знает о его преступлениях. Возможно, многие из честных людей втайне восхищаются разбойниками, видя в них тех, кем хотели бы быть, если в хватило смелости.
Итак, пока я выполняла все пожелания Дюкаса. Время тянулось медленно. Я редко выходила из таверны, только ночью, чтобы побродить по лесу, не опасаясь встретить людей из деревни или из города. Во мне зарождалось беспокойство и чувство, что я жду чего-то, сама не знаю чего, и что мне надо что-то сделать – не знаю что. Так прошла неделя, а потом появился Жискар де Клиссон.
3
Однажды утром я вошла в таверну после утренней прогулки по лесу и увидела сидящего за столом незнакомца, увлеченно обгладывающего кость. Он, заметив меня, на секунду прекратил жевать. Он был высок, мощного телосложения. Его худое лицо пересекал шрам, серые глаза были холодны как сталь. Он в самом деле выглядел стальным человеком в своей кирасе, в набедренных и ножных латах. Его палаш лежал на коленях, а шлем – рядом на скамье.
– Клянусь богом, – произнес он. – Хотел бы я знать. Ты мужчина или женщина?
– А ты как думаешь? – спросила я, опершись руками о стол, глядя на него сверху вниз.
– Только дурак мог задать подобный вопрос, – сказал он, покачав головой. – Ты женщина с головы до ног, однако мужской наряд тебе странно подходит. И пистолет на поясе тоже. Ты напоминаешь мне одну женщину, которую я знал. Она ходила в походы и сражалась, как мужчина, и умерла от пули на поле боя. Ты светлая, она была темная, но в тебе есть что-то похожее на нее в линии подбородка, в осанке – нет, не могу объяснить, в чем. Садись, поговорим. Я Жискар де Клиссон. Ты слышала обо мне?
– Много раз, – ответила я, усаживаясь. – В моей родной деревне ходит много рассказов о тебе. Ты возглавляешь наемные войска и Свободных Компаньонов.
– Когда у мужчин достаточно мужества, чтобы стоило их возглавить, – сказал он, отпив из кувшина и протянув его мне.
– Эй, клянусь кишками и кровью Иуды, ты пьешь, как мужчина! Возможно, женщины вынуждены становиться мужчинами, ибо, клянусь святым Триньяном, мужчины становятся женщинами в наши дни. Я не завербовал ни одного новобранца для своей кампании в этой провинции, где в не столь далекие времена мужчины дрались за честь последовать за капитаном наемников. Смерть сатаны! Когда император собирает своих проклятых ландскнехтов, чтобы выгнать из Милана де Лотрека, и король так нуждается в солдатах – не говоря уже о богатой добыче в Италии, – каждый дееспособный француз обязан отправиться в поход на юг, клянусь богом! Эх, за былую силу духа истинных мужчин!
Глядя на этого покрытого шрамами ветерана, слушая его, я почувствовала, что сердце мое застучало быстрее и наполнилось странными желаниями, мне показалось, что я слышу, как всегда слышала в мечтах, отдаленный гром барабанов.
– Я еду с тобой! – воскликнула я. – Я устала быть женщиной. Я стану участником твоей кампании!
Он расхохотался, словно над самой смешной шуткой на свете.
– Клянусь святым Дионисием, девушка, у тебя подходящий характер, но нужно иметь больше, чем пару брюк, чтобы стать мужчиной.
– Если та женщина, о которой ты говорил, могла воевать, то смогу и я! – воскликнула я.
– Нет, – он покачал головой. – Черная Марго из Авиньона была одна на миллион. Забудь свои фантазии, девушка. Надень юбку и снова стань примерной женщиной. Тогда... что ж, в твоем истинном обличье я был бы рад взять тебя с собой!
Выкрикнув проклятие, от которого он вздрогнул, я вскочила, оттолкнув скамью так, что она с грохотом упала. Я стояла перед ним, сжимая кулаки, дыша яростью, которая всегда молниеносно загоралась во мне.
– Всегда мужчины на первом месте! – проговорила я сквозь зубы. – А женщина должна знать свое место: пусть доит коров, прядет, шьет, печет пироги и носит детей, пусть не выходит за порог и не приказывает своему господину и хозяину! Да?! Плевала я на всех вас! Нет на свете такого мужчины, который встретился бы со мной с оружием в руках и остался жив, и прежде чем я умру, я докажу это. Женщины! Рабыни! Стонущие, раболепствующие крепостные, пресмыкающиеся под ударами, мстящие за себя самоубийством – как толкала меня сделать моя сестра. Ха! Ты отказываешь мне в месте среди мужчин? Клянусь богом, я буду жить так, как мне нравится, и умру так, как пожелает бог, но если я не подхожу в товарищи мужчине, то по крайней мере я не стану и его любовницей! Так что отправляйся к черту, Жискар де Клиссон, и пусть дьявол разорвет твое сердце!
Я развернулась и гордо ушла, а он смотрел мне вслед, разинув рот. Поднявшись к Этьену, я застала его в кровати, почти поправившимся, правда бледным и слабым, с перевязанной рукой, которая еще не зажила.
– Как дела? – спросила я.
– Неплохо, – ответил Этьен и, пристально посмотрев, спросил: – Агнес, почему ты оставила мне жизнь, когда могла ее забрать?
– Из-за женщины внутри меня, – угрюмо ответила я, – которая не выносит, когда беспомощный несчастный молит о пощаде.
– Я заслужил смерть от твоей руки, – прошептал Этьен, – больше, чем Тибальт. Почему ты ухаживала и заботилась обо мне?
