цветов, живущие один вечер. Словно бы давным-давно выпавшие и высохшие капли вернулись в кувшин Калы-Времени: аромат волос и сонное дыхание у плеча...
— О ты, цветом подобный лепесткам кунда, молоку, серебру, луне и корням лотоса, – воркующе уронил Баламут, – мне нравится, когда ты носишь меня на руках.
— Согласно сутрам, – задумчиво сказал Серебряный, глядя вдаль, – еще я должен усадить тебя на колени и показать созвездие Семерых Риши.
— Я тебе покажу созвездие Семерых Риши! – засмеявшись, пригрозил аватар, – ты у меня пощады запросишь.
— Не сомневаюсь, о победитель врагов...
— Посмотри на меня, – велел Кришна.
На лице цвета лиловой ночи блеснули лунами по-детски чистые белки глаз.
— Я люблю тебя, – сказал Арджуна.
Баламут заглянул в глаза Серебряного, горящие чистотой расплавленного металла, и медленно взял его рот своим.
“Сила твоя лежит в очаровании, приемы твои отличаются мягкостью. Люди проницательные избирают такой способ действий”.
Так сказал Царь Справедливости, напутствуя посла. Послом к Кауравам вызвался ехать не кто иной, как легендарный, прославленный людьми и небожителями, обладающий многочисленными стадами и множеством последователей (что, собственно, то же самое), безупречный и непрестанно благословляемый Черный Баламут.
— Я желаю избежать столкновения, буде на то найдется хотя бы наималейшая возможность, – сказал Юдхиштхира.
Кришна улыбнулся, разглядывая свою флейту.
— Разумеется, мой многодостойный родич. Я приложу к тому все усилия и буду красноречив, как никогда. Ом мани...
Начальником охраны с ним отправился Критаварман, царь андхраков и бходжей, во всеуслышание объявив пред тем, как лестно для него послужить живому воплощению бога. Этот полный, безобидный с виду человек вызывал у Стойкого-в-Битве необъяснимую симпатию, что было весьма странно, ибо сам Чудо-Латник особой приязни к детям Панду не испытывал. Но в нем чувствовалась некая твердость, иная, чем твердость братьев Царя Справедливости, – пожалуй, прочность скорее... Именно ею безнадежно желал обладать Юдхиштхира; и особенно остро желал, когда сидел на троне – не царского удумбара, но тоже черного дерева, – перед почтительно стоящим Джанарданой.
“Я прошу не о многом, – Стойкий-в-Битве полагал, что говорит властно; в действительности голос его звучал лишь еще тише, чем обычно. – Только вернуть нам прежний дарованный удел. Если досточтимый Дед Кауравов сочтет это требование чрезмерным – проси от моего имени пять малых городов... пять деревень”.
Баламут кивал, но в его благостной улыбочке чудилась брезгливость – та, которая явственно отражалась на лице Серебряного. В конце концов, устав от молчаливой беседы великой четы прямо у него под носом, Юдхиштхира скомкал положенное обычаем благословение посла, почти непристойно поторопил с отъездом и перевел дух, только когда осела пыль, поднятая колесницей аватара.
Все время ожидания Стойкого-в-Битве мучили дурные предчувствия. Во сне теперь он видел себя самого – он взбирался на груду изрубленных до неузнаваемости трупов и жадно рвал их зубами, а лотосоокий бог смотрел на это и смеялся заливистым детским смехом.
Ответ, который привез аватар, оказался куда более жестоким, чем все, на что рассчитывал Юдхиштхира. Как будто старики-родичи в Хастинапуре обезумели, возжаждав крови и воя.
...трубят боевые слоны...
— А какой еще мог быть ответ, – удивился Дхриштадьюмна, – если не сегодня-завтра подойдут войска?
Они шли по недавно натоптанной тропе меж двумя рядами шатров: Панчалиец привез с собой несколько больше воинов, чем полагалось для сопровождения.
— Какие войска? – Юдхиштхира дико посмотрел на него. Потом вздрогнул, отвел взгляд и прошептал: – Арджуна...
— Войска союзных раджей, – терпеливо объяснил Сполох; к некоторым особенностям в поведении шурина он привык. – Семь акшаухини. С ядавами – восемь.
— У Деда – десять, – непонятно зачем сказал Стойкий-в-Битве.
Сполох повел плечом, отметая всякие сомнения.
— Случались победы и над вдвое превосходящим противником, – сказал он. – И это в открытом сражении! Ведь главное – дух. От падагоптров до махаратх никто и не мыслит о возможности поражения. Все радостны, а веселость, как говорит Дханур-Веда, есть качество армии победителей. “И полусотня отважных, – тех, кто действуют сообща, свободны от привязанностей и обладают твердостью воли, – способна обратить в бегство большое войско...”
Юдхиштхира слушал молча.
— Все приметы победоносного войска известны, – разорялся Дхриштадьюмна, – огонь при жертвоприношении склоняется вправо, птицы, ветры и облака благоприятны, видно множество радуг и воины не допускают уныния, что является несомненным свидетельством: боги и Дхарма – с нами.
— Дхарма?! – ошеломленно переспросил Царь Справедливости, остановившись.
— Все повторяют это, – с воодушевлением подтвердил Панчалиец-младший. – Отринь же наконец смирение, недостойное царя и кшатрия, мой изобильный подвигами шурин, и вспомни: ведь сам ты – сын Дхармы, и братья твои – дети богов, а неодолимый в битве Дхананджая, возлюбленный Вишну-Опекуном, живым побывал на небесах, изучив там науку Астро-Видьи... Кому под силу одолеть вас?
— Должно быть, мне пришло время удалиться от мира, – со странным выражением проговорил Стойкий-в-Битве. – Пусть царствует Арджуна. Я... мне больше пристала жизнь отшельника.
Сполох поначалу растерялся, но потом горячо воскликнул, сверкая глазами:
— Не ждал от тебя малодушия в час свершений!
— Малодушия... – безгневно повторил Юдхиштхира. – Увы, я был малодушен в дружеских беседах – с любимым братом-героем и мудрым советчиком-богом. И сейчас малодушен, потому что не осмелюсь отречься, не осмелюсь лишить войско своего штандарта, и с тем – тени Дхармы. Но никто не упрекнет меня в малодушии на поле битвы.
Он опустил голову.
— Наше войско одержит победу. Ом мани.
Сполох уже решил, что Царь Справедливости по обыкновению впал в тоску, но тот очнулся.
— Идем же, – проговорил он, – я предполагаю созвать военный совет и объявить имя главнокомандующего.
— Разве ты не станешь распоряжаться сам?
— Нет. – Сощурившись, старший Пандав посмотрел на солнце и едко заметил: – Тому, кого воздымают вроде знамени, повелевать несподручно.
Дхриштадьюмна собрался возразить, но онемел, услышав из уст Стойкого-в-Битве:
— Командующим будешь ты.
— Но почему не Ар...
— Не спорь, – быстро сказал Стойкий-в-Битве, и Сполох замолк, опасаясь возражением лишний раз ввергнуть его в тоску.
Где-то вдали, за серыми шатрами незнатных колесничих завели пьяную песню, и порыв ветра донес: “У Вишну четыре руки, и сзади его длинный змей...” Дхармараджа вздрогнул, но вздох спустя чуть усмехнулся, прикрыл глаза, задумавшись, и явно забыл о намерении куда-то идти.
Сполох тронул шурина за локоть. Тот послушно двинулся за ним – к златоверхому шатру, раскинутому возле огромного баньяна. Прозрачная колоннада воздушных корней, переплетенных с побегами лиан, дала кров стайке попугаев; верткие обезьяны дразнили ручных леопардов, дремавших в траве.
— Жена моей сестры... – начал Дхриштадьюмна, надеясь хотя бы пустым разговором вернуть
