внезапного помрачения рассудка.
— Я не собираюсь вас убивать, — проговорила она, — И дело даже не в том, что мне жаль тратить силы. Мне не нужна ваша смерть. Совсем не нужна… Хорошо. Вы сделали выбор. Оставайтесь. Но будь осторожен, Филипп. Я уезжаю, но в городе остаются охотники. Им не нужно заботиться о соблюдении формальностей. Если у них будет хотя бы малейший повод — они убьют вас.
— Я всегда осторожен, — отозвался Филипп.
В это время в дверь постучали и после позволения войти, в комнату заглянул один из стражей.
— Явился Эмиль Патрю, госпожа.
Диана вымученно улыбнулась.
— Какое счастье. Значит, он все же жив…
Взъерошенный и неопрятный мужчина вошел в кабинет вслед за стражем.
— Прощу прощения, моя госпожа, — произнес он. — Я не мог придти раньше. В городе неспокойно, и я был вынужден позаботиться о защите своей лаборатории. Нужно было перенести все ценные приборы в подвал. Это заняло время. Вы хотели видеть меня?
— Эмиль, сегодня я приняла решение временно покинуть город, — сказала ему Диана, — В Париже, как ты сам заметил, — неспокойно. Нам следует поехать куда-нибудь и переждать, пока король не восстановит порядок.
Эмиль выглядел ошеломленным и расстроенным.
— Но я… О… Как же быть с моей лабораторией?
— Дорогой мой, — улыбнулась Диана, — Ты ведь перенес все ценные приборы в подвал, не так ли? Я думаю, некоторое время они смогут обойтись без тебя.
— Мой подвал не так уж надежен. — возразил Эмиль, — При желании туда могут проникнуть злоумышленники.
— Подумай о том, что будет, если они проникнут туда в то время, когда там спишь ты. Все ценные приборы можно заменить другими. Тебя заменить не получится.
— Многие мои приборы совершенно уникальны! — горячо возразил Эмиль, — Но я понимаю, конечно, понимаю, о чем вы говорите… — добавил он поспешно, — Я все понимаю… Я сделаю все, как вы прикажете, мадам.
— Я не приказываю, но я прошу тебя, Эмиль, поехать со мной. Ради твоей собственной безопасности. Ты можешь взять с собой то, что тебе покажется самым ценным. Если, конечно, оно не займет слишком много места… Многие из моих подданных решили остаться этим днем в моем доме. Здесь безопасно. Я хочу, чтобы и ты остался.
— Благодарю вас, мадам, но я предпочел бы вернуться к себе, — проговорил Эмиль, — Я живу в тихом квартале, и у меня совершенно нечего взять. Вряд ли кто-то станет ко мне вламываться. Если придется собираться в дорогу, я должен подумать о том, что возьму с собой.
Ученый поспешно откланялся и удалился.
— М-да, — пробормотал Филипп, проводив его взглядом, — тебе действительно придется нелегко…
— Я справлюсь, — сказала Диана, — Наверное, тебе это трудно будет понять, но только ради того, чтобы иметь возможность подарить бессмертие таким как Эмиль, я готова смириться со всеми неприятными сторонами должности принцессы города.
— Ты права, я не понимаю, — согласился Филипп.
Уже перед самым рассветом Филипп и Лоррен вернулись домой. Все было тихо и спокойно, большинство людей из прислуги к утру даже улеглись спать. Только мажордом считал своим долгом дождаться хозяев. Впрочем, может быть, ему просто не спалось.
— И что, вы все еще будете уверять меня, что эта женщина не полная дура? После такой нелепой демонстрации силы? — проговорил Лоррен, когда они спустились в подвал, чтобы улечься на дневной сон. Прежде, чем присоединиться к Филиппу в постели, он еще раз проверил, надежно ли заперты засовы.
— Она не дура. Просто очень испугана.
— Именно поэтому она срочно занялась нашим воспитанием?
— Это не смешно. Она могла бы нас убить, если бы захотела.
— Она на это неспособна, — фыркнул Лоррен, — Пороху бы не хватило. Лишь бы теперь она не решила отомстить чужими руками и не доложила о нас Совету…
— Не доложила бы о чем? — лениво произнес Филипп, — О том, что она полагает, будто мы остались в Париже, чтобы убивать? У нее нет доказательств. Только предположения. Этого даже для охотников недостаточно. В Совете вряд ли очень нас с тобой любят, но они не станут потворствовать убийству вампиров просто потому, что они кому-то кажутся подозрительными… Черт бы взял эту мерзавку! — произнес он вдруг с чувством, — Ради того, чтобы привести ее в чувства, я потратил уйму силы, и теперь чувствую себя так, будто неделю не жрал!
— Откуда вам знать, каково это — не жрать неделю? — проворчал Лоррен.
— Ах, бедненький, — рассмеялся Филипп, — мне, в самом деле, не сравниться с тобой в страданиях! Все время забываю о твоем заточении в гроб, бывшем, когда там… Тридцать лет назад?
— Конечно, чего бы вам помнить…
— Лоррен, ты сам нарвался!
— Я пострадал за правду. Сегодняшняя ночь ясно это доказала.
— Да кто бы возражал.
— Ага, теперь вы это признаете!
— Не нравится мне эта твоя неуемная тяга спорить с властью. Ты тоже заразился бунтарским духом?
— Долой тиранию и глупых правителей.
— Вот черт… Теперь я боюсь спать с тобой рядом. Помни, Лоррен, Орлеанский дом теперь на стороне народа!
— Поздно примазываетесь.
— Почему же поздно? По-моему, в самый раз. Только что мы избавились от тиранши и теперь предоставлены сами себе. Не думаю, что это надолго, но в любом случае, согласись, это большая удача.
Зная наперед, как будут развиваться события, Филипп поостерегся бы так бурно радоваться. Но кто может знать свое будущее?
После того поистине выдающегося дня, когда парижане захватили Бастилию, в город вернулся относительный порядок. Друзья Народа позаботились о том, чтобы смирить людское негодование — в конце концов, они же не какие-нибудь бандиты, чтобы просто грабить и убивать всех, кто им не нравится. Они борются за свои права. Это достойное и благородное дело. Трупы убрали, пожары потушили, и город зажил почти прежней жизнью, разве что парижане теперь чувствовали себя в нем настоящими хозяевами. У всех на лицах светилась гордость, все улыбались, хотя по-прежнему ходили в лохмотьях и не знали, чем кормить детей — светлое будущее вот-вот должно было наступить, теперь уже ждать осталось совсем не долго. Парижане расхаживали по улицам, распевали песни и скандировали «да здравствует свобода», они обожали своих предводителей, все время находившихся рядом, выступавших на площадях с пламенными речами, и готовы были по одному лишь их слову на любые подвиги.
Перепуганный насмерть событиями в Париже королевский двор больше не смел каким-либо образом выражать свою волю, по сути, полностью отдав власть в руки Национального собрания, которое теперь, впрочем, называлось Учредительным, и которое всерьез занялось перекраиванием законодательства. Апофеозом его деятельности стала «Декларация прав человека и гражданина». Все сословия отныне должны быть равны перед законом. Разрешено все, что не запрещено. Отменили даже кое-какие незначительные налоги.
Все это было хорошо, но не избавило страну от бедственного положения. Зрелищ нынче было хоть отбавляй, а вот с хлебом обстояло гораздо хуже. И взять его было неоткуда. Парижане страшно голодали, и смотрели в сторону великолепного Версаля с вожделением и ненавистью, подозревая, что королевский двор вдоволь обеспечен провизией и не испытывает никаких затруднений. Это было несправедливо. А всякая
