— Да. Тебе надо вымыться, — жестко сказал Лазар и вышел из кладовки.
Лоррен провел в приюте еще две ночи. Лазар отозвал приглашение, объяснив это тем, что попробовавший крови фэйри вампир опасен для воспитанников. Поэтому Ортанс вечерами выходила в сад и садилась возле того места, где накануне Лоррен погрузился в землю, чтобы скрыться от солнца. Когда солнце садилось, земля раскрывалась, и вампир поднимался…
Перед тем, как лечь, он заворачивался в плащ, так что на волосах и на одежде его земли не было, но все же пахло от него теперь землей, и еле слышен был аромат флердоранжа, птигрейна и нероли. Но Ортанс было все равно. Она встречала его пробуждение с улыбкой и открывала ему объятия.
Они уходили в сад, подальше, во тьму, в заросли, где никто не мог их видеть, и Ортанс торопливо раздевалась, а Лоррен бросал на землю свой плащ. И до утра они растворялись в блаженстве: укус — поцелуи — соединение — экстаз — укус — поцелуи — соединение… К утру Ортанс чувствовала себя полностью обессиленной этим страстным танцем, но наконец наступало насыщение наслаждением, и она лежала, прижимаясь к Лоррену, глядя в светлеющее небо, чувствуя себя одновременно легкой-легкой — и отяжелевшей, как сытая нектаром пчела.
Он всегда говорил ей, когда приходит время расстаться. Он помогал ей надеть платье. И она провожала его до того места, где он ложился, завернувшись в плащ, и земля поглощала его. На том месте, где вампир уходил в землю, не оставалось даже следа, земля ложилась плотно и гладко, и угадать нельзя было, что именно здесь спрятался вампир. Но Ортанс знала — и на прощание гладила землю, укрывшую ее любимого. И чувствовала себя счастливой.
Она могла бы прожить вот так целую вечность. Или столько, насколько хватит ее крови и сил.
Но за Лорреном пришел тот, с кем шевалье был соединен стеблем розы. Тот, кого он истинно любил.
Да, это была не женщина. Это был мужчина.
Филипп. Его звали Филипп. Так же, как и Лоррена. И связывающее их чувство было не дружбой, не только дружбой. Оно было — всем: любовью, страстью, нежностью, доверием, родством. Всем тем, что не могла получить от Лоррена Ортанс.
Едва пробудившись в ту ночь, Лоррен уже знал, что Филипп придет за ним. И он не увел Ортанс в глубину сада, а остался ждать. Ортанс ждала вместе с ним. Просто чтобы побыть рядом — на прощание.
Филипп пришел. Вампир, конечно же, он был вампир. Как он выглядел — Ортанс не смогла бы рассказать: она не видела. Все затмевало сияние короны, словно бы повисшей в воздухе над его головой. Никто не видел этой короны, кроме Ортанс. Пока еще ее не существовало, но она была суждена Филиппу, неизбежно суждена…
— Уйди, Ортанс. Нам надо поговорить, — сказал Лоррен.
Ортанс ушла. Ушла в глубину сада, легла под яблоней и стала ждать: придет ли Лоррен попрощаться?
Он пришел. Мрачный, злой, с горящими глазами. Лоррен сгреб Ортанс в объятия и был так же груб, как в первый раз. Он пил из ее шеи яростно, словно и впрямь хотел ее осушить, но остановился, словно почувствовав, что у Ортанс закружилась голова. Их последнее слияние было таким же яростным и грубым, но вознесло Ортанс на такие высоты наслаждения, на которые не возносилась она прежде.
— Ты на вкус — как земляника и мед, как взбитые сливки и спелые вишни, — мечтательно прошептал Лоррен, уткнувшись ей в шею. — Когда я пью человека, это похоже на еду: мясо, хлеб, сидр, молоко — все то, от чего становишься сытым. Ты — как самый изысканный десерт. Ничего сладостнее я не пил. И не было у меня женщины, которая дала бы мне такое наслаждение. Если бы я был живым, я бы женился на тебе, чтобы у нас были дети.
— Но ты любишь его и всегда будешь любить.
— Да. Я люблю его. И всегда буду любить, — обреченно согласился Лоррен.
— У него корона на голове.
— Могла бы быть…
— Будет. Я видела. Для других она незрима. Но я вижу. Ему суждено носить корону. Ее сияние затмило для меня его облик.
— Правда? Такая яркая корона?
— Да.
— Что ж, даже хорошо, что ты не видела выражение его лица, — хмыкнул Лоррен.
— Он ждет?
— Да. Ждет. Сегодня я должен уйти.
— Тогда иди. И прощай. Будь счастлив, хорошо?
— Я постараюсь.
Он хотел помочь ей надеть платье, но Ортанс отстранила его руки. Отдала ему плащ и снова легла на землю, прохладную землю. Сейчас ей хотелось побыть в этом плодородном саду — обнаженной, сытой наслаждением, счастливой… Счастливой — быть может, в последний раз.
Ортанс больше никогда не встречала шевалье де Лоррена.
Мишель, сын Красного Колпака, из-за которого разгорелась та битва, вырос и полюбил ее. Ортанс стала его великой любовью. И она согласилась подарить ему счастье. Потому что для нее все равно счастье было уже невозможно… Но счастье Мишеля было так велико, что Ортанс научилась радоваться — его радости.
И пришел день в 1794 году, когда она узнала, что Филипп — тот, над кем она видела корону, — стал принцем Парижа и самым могущественным вампиром во всей Франции.
И пришел день в 1942 году, когда они с Мишелем похоронили в саду убитого отца Лазара…
И Ортанс пришлось исполнить давнее свое обещание.
И встать во главе Яблоневого Приюта.
И пришел день, когда ей — и всем, кто жил в приюте — явилось видение отворяющихся врат.
И долг велел ей ехать в Париж.
В Париж, где она могла увидеть шевалье де Лоррена.
Где она неизбежно должна была его встретить.
Ей было страшно.
Она была счастлива.
Еще раз увидеть его… Не нарушая своего обещания, не просто покинув Приют и Мишеля ради собственных желаний, но повинуясь долгу, предупреждая об опасности, призывая на помощь! Еще раз увидеть его, имея на это все права!
Еще раз увидеть его…
И, быть может, к нему прикоснуться?
Глава 6
Счастливое предвкушение встречи с Лорреном, страх перед его возможным безразличием (а вдруг он забыл ее, ну, вдруг?), страх перед принцем Филиппом, о котором ходили весьма противоречивые слухи, страх перед фоморами, присутствие которых она ощущала, как постоянный дискомфорт, все эти страхи — и блаженство воспоминаний, которые могли снова стать явью! — смешались в душе Ортанс в такой кипучий коктейль, что ее бросало то в жар, то в холод, она то и дело принималась дрожать. И Мишель, думая, что ей плохо от присутствия в мире фоморов — многим детям-полукровкам было сейчас плохо, а некоторые расхворались! — то и дело укутывал Ортанс своими горячими надежными объятиями, замыкал в кольцо рук, в которых ей всегда становилось так спокойно и надежно… Из которых она так рвалась сейчас.
Она просто не могла находиться рядом с Мишелем. Не могла терпеть его уверенную, спокойную,
