— Чего хмуришься, Тур Иванович? — поинтересовался Митя в свою очередь.
Профессор покосился на какого-то подозрительного типа на лавочке и ничего не ответил. Они вышли из парка, миновали перекрёсток и вскоре очутились перед вывеской «Чайная».
— Давай попьём чаю, Митя, — предложил Андерсон.
— А я знал, что мы сюда направляемся, Тур Иванович, — всё так же жизнерадостно отозвался Митя.
«Я несколько минут сам не ведал, куда меня несут ноги, а ты уже всё знаешь», — почему-то раздражение овладело профессором, но виду он, конечно, не подал. Верно, погода была виной его раздражительности.
В чайной было темно, чуть ли не на ощупь они выбрали себе столик, но, когда электрическая лампа на нём загорелась и осветила всё вокруг, стало видно, как тут неплохо. Молчаливый и мрачный Шуй-ван, хозяин заведения, безмолвно поставил перед ними свежезаваренный чайник, чистые чашки, блюдца и также безмолвно исчез, словно растворился где-то в темноте. Профессор огляделся. Судя по тому, что лампа горела только на их столике, в помещении, кроме них, больше посетителей не было. Этот факт его весьма приободрил. Он потёр руки, взялся за чайник и разлил чай по чашкам.
— Что нового в мире, Митя?
— Да что нового, Тур Иванович — экономический кризис…
И на этих словах Мити лампа на столе между ними мигнула и погасла. Профессор ругнулся. Окна в чайной были маленькие и к тому же выходили на запад — так что толку от них было мало. И вдруг из темноты появился огонёк — то был Шуй-ван со свечой. Свеча плавала в чашке с водой, чашка стояла на плоской, словно доска, ладони хозяина.
— Электличество нет, — сказал Шуй-ван, оставил им свечу и снова испарился.
— Я же говорю: кризис, — Митя отпил из чашки.
— Митя… — прошептал Андерсон, наклоняясь вперёд, — ты знаешь, на самом деле это не кризис…
— А что же? — Митя тоже перешёл на шёпот. — Масонский заговор?
— Ш-ш-ш! — предупреждающе прошипел Андерсон, ему померещились чьи-то шаги, но то, видно, китаец пытался заняться своими делами.
— Вторжение инопланетного разума? — Митя сделал новое предположение.
Профессор почему-то оскорбился.
— Сам ты инопланетный разум, Митя!
Митя захихикал. В его зрачках отражалось пламя свечи.
— Не время смеяться, Митя, — голос Андерсона был серьёзен. — Это не кризис… это… крысис.
— Это когда много крыс? Так плохо, что крысы бегут с корабля?
Андерсон опять зашипел.
— Я не шучу, Митя. Ты обратил внимание на пару у ворот парка?
— Нет… хотя… какие-то мерзкие рожи у них были.
— Крысиные.
Митя замолчал.
— Понимаешь, Митя, — профессор одним глотком осушил чашку, — крысы — сейчас этот биологический вид в стадии расцвета. Они нас обгоняют. Их больше, чем нас, вдвое!
— И что? — осторожно спросил Митя.
— Их больше, чем нас, они живут рядом с нами, они…
— Что?!
— Они переодеваются в нас, людей, и живут среди нас! При этом, понятное дело, ведут свою крысиную политику. Выживая нас, людей, с земли. Вот это и называется крысис.
— А человеки и не понимают, почему вокруг такие крысиные нравы… — сказал Митя. — И что с этим поделать?
Андерсон развёл руками.
— Надо написать статью в газету… — Митя почесал затылок и задумался. Может быть, пришла пора возродить к жизни «Вальдемара По»?
— А потом что, Митя? Даже если это и станет достоянием гласности, то какие меры должна принять общественность? Крысы хорошо замаскированы под нас, людей. Можно, конечно, применить антропометрические методы, но… нас обвинят в расизме! При такой-то международной обстановке — так нельзя!
— А что мы знаем о крысах? — спросил Митя. — Они всеядны, чрезвычайно живучи…
— Есть один способ. Но жестокий, — произнёс Андерсон. — Недавно в Европе произвели первые опыты по расщеплению ядер урана и плутония. При этом процессе выделяется невероятное количество энергии. Возникает вероятность создания бомбы, взрыв которой будет такой мощности, такой силы, что камня на камне не останется после него.
— И что? — Митя даже привстал от волнения.
— Я закажу для университета десять килограммов плутония, сделаю бомбу — а потом всё взорвём к чёртовой матери!
— Но мы тоже ведь умрём?
— Да, — после некоторой паузы ответил Андерсон. — И мы тоже умрём.
Лампа на столе вспыхнула ярким светом, ослепив собеседников. В немом молчании они допили весь чай, расплатились и вышли на улицу. Мир, дотоле казавшийся просто равнодушным, теперь весь дышал враждебностью. За каждым углом, в каждом незнакомце Мите теперь виделась огромная крыса, ходящая на двух лапах.
— Ну, прощай, Митя, — профессор подал руку.
— Тур Иванович… но
— Наше дело всё равно проиграно, — Андерсон вздохнул. — Быть может, и бомбу придумывают тоже
«Надо написать статью… как можно скорее!» — с этой мыслью Митя повернулся и пошёл домой.
— Митя! — окликнул его Андерсон.
Полемиков обернулся, испуганно улыбнулся и помахал другу рукой.
— Митя! — снова крикнул Андерсон. — Не пиши статью… Я пошутил!
У Мити ноги вросли в землю, он побледнел ещё больше. Неужели?!
— Пошутил я, Митя, — повторил профессор.
— Сволочь ты, Тур Иванович! — разозлился Полемиков. Показав Андерсону костлявый кулак, он бросился прочь. Так они расстались. Профессор поплотнее закутался в плащ, взял портфель под мышку и пошёл в Университет. «Наверное, будет дуться пару недель, — тепло подумал о друге Андерсон. — Может, зря я с ним так…»
А за ним в это время наблюдал полицейский. Злобный горящий взгляд, кривые жёлтые загнутые назад резцы не предвещали ничего хорошего…
Полёт
Жил да был человек. При рождении ему досталась звучная фамилия Вуж. На третий день жизни ребёнка родители подарили ему имя Марко, что и было записано в документах. Марко Вуж рос, как обычный ребёнок. Питался материнским молоком, спал, пачкал пелёнки, кричал, потому что ему было холодно, кричал, потому что ему снова хотелось есть, кричал просто так. Родители кротко сносили капризы младенца, так как понимали, что некогда сами доставляли некоторые неудобства своим собственным родителям. Едва ему исполнился год, Марко сумел перелезть через перила кроватки и шлёпнулся словно куль на пол. Мать, отвлёкшаяся в это время на кухне, услышала лишь звук падения. Полная прескверных предчувствий, она ринулась к своему малышу и увидела на полу маленькое тельце. Мать схватила своё дитя на руки, и только тут, в материнских объятиях, Марко раскрыл рот и заплакал. Больше он не пытался
