— Мать есть?
— Есть.
— Кем работает?
— Врачом.
...— он длинно выматерился по-армянски. — Я не буду тебя сегодня чистить. Первые аборты часто кончаются бесплодием. У тебя целая ночь, чтобы подумать. Я хочу, чтобы ты хорошенько подумала.
Я посмотрела на него с собачьей благодарностью и сказала:
— Я подумаю. И имейте в виду, у меня аллергия на новокаин, — это было грамотной ложью, которой меня обучила маман, вместо того, чтобы обучить предохранению. — Мне можно только под общим наркозом.
— Мы не делаем под общим, но за то, что ты меня послушалась и согласилась подумать, я лично договорюсь с наркологом из другого отделения.
Я выпорхнула из операционной, сияя, и очередь проводила меня тяжелыми больными взглядами. Конечно, я не думала ни о чем, кроме того, что под наркозом ничего не увижу и не услышу, я была обычным нравственным недомерком, и стоимость жизни, которую собралась убивать, ассоциировала только с собственным физическим дискомфортом. Но я делала это в компании людей, приучивших меня к тому, что «так надо», и готова была разделить с ними ответственность.
— Вернулась? — спросил армянин с неприязнью.
— Вернулась, — пролепетала я.
— Как знаешь, вчера это было на моей совести, сегодня — уже на твоей.
Больше я ничего не помню, кроме того, что потом в палату пришел жених, и мы, обнявшись, гуляли под дождем, не предполагая, что это может быть опасно. Потому что самое страшное было позади и можно было готовиться к свадьбе, веселиться, мотаться по кабакам на деньги, присланные в качестве свадебного подарка. Можно было любить друг друга и пробовать в качестве партнера жизни вдвоем, которая называлась браком, но по сути была подростковая радость жить без родителей. Казалось, что я заплатила за право выйти замуж существу в белом халате по имени гинеколог, сторожащему вход во взрослую жизнь.
— Опять, что ли, беременна? — через несколько месяцев спросила страшная тетка во все той же поликлинике и во все том же присутствии маман в белом халате, который уполномочивал ее ходить во все кабинеты без очереди, но не уполномочивал на просветительские жесты по отношению к взрослой дочери. — Опять токсикоз, опять резус отрицательный, пишу направление на аборт.
— Не надо направления, — тихо, но твердо сообщила я.
— И что ж ты собираешься делать?
— Рожать ребенка.
— Да ты что? — удивилась тетка так сильно, как будто я была мужского рода. — И кого же ты мне родишь, такая худая, такая бледная, с таким гемоглобином?
— Я не вам буду рожать, а себе, — начала было я, но маман, понимая, что я уже выросла из судороги страха в кабинете гинеколога и начинаю хамить за прошлое, настоящее и будущее, застелилась мелким бесом:
— Решила рожать, что с ней сделаешь! Я хотела, чтоб вы ее наблюдали, а то наш участковый совсем мальчик, студент.
— Да он студентом и умрет, малахольный, в бабу толком залезть не может, не знаю, как уж он своей жене ребенка сделал, — ответила. — Порядок есть порядок, наблюдать должен он...
Молодой гинеколог выглядел чуть постарше меня, мы были смущены, как пионеры, которых в наказание голыми поставили друг против друга.
— Материнство — это очень ответственный шаг, — сказал он, густо покраснев, заполняя медицинскую карту круглым детским почерком.
— Ага, — ответила я.
— Вас уже кто-нибудь осматривал? Тогда я вас осматривать не буду.
— Ага, — ответила я.
— Вот направление на анализы. Чувствуете себя плохо? Вот больничный.
— Ага, — ответила я.
— В пятницу я читаю лекцию для первородящих, ну, в ней ничего такого. Единственное, что полезно, — это, когда начнутся схватки, надо массировать себе вот здесь, — он задрал халат, повернулся ко мне спиной и начал мощными кулаками растирать свои джинсы вокруг копчика.
— А как же там массировать, если лежишь на спине? — удивилась я.
— Не знаю, нас так учили.
Беременность давалась нелегко, меня ежедневно выворачивало до полудня, я кидалась на людей, как человек, вернувшийся с войны, и читала классику, чтобы ребенок родился высокоинтеллектуальным. Однако вся классика оказалась набитой страшилками и пугалками, и что бы я ни начинала читать, там немедленно кто-то умирал родами. Молодой гинеколог попривык ко мне и начал покрикивать, заучив роль старших наставников:
— Вы что, женщина, себе позволяете? Вы почему так вес набираете? Вы должны забыть слово «соль». Ни грамма соли в день! Что вы ели сегодня?
— Бананы и коробку зубного порошка, — честно отвечала я.
— А как вы его едите? Вы его водой размешиваете? — интересовался гинеколог с важным видом.
— Нет, просто так, чайной ложкой.
— Но это же невкусно, — возражал он.
— Я, пока не была беременна, тоже так думала.
— Я собираюсь вас госпитализировать, потому что в стране высокая смертность беременных.
— А при чем тут я?
— У вас много воды в организме. Кого вы мне родите? Никого не родите! У вас уже младенец растворился в воде!
После визитов в поликлинику я рыдала всю ночь, а потом решила, что чем меньше буду видеться с лечащим врачом, тем здоровее будет мой ребенок. Но гинеколог был из породы отличников, с пафосом новообращенства он заставал меня дома, подкарауливал во дворе; однажды он встретил меня с мужем на улице, мы перебежали на противоположную сторону, и он кричал через дорогу:
— Женщина, у вас отеки, давление! Если завтра не ляжете в больницу — умрете в родах! Вот тогда меня вспомните! Женщина, если с вами что-то случится, меня лишат диплома, а в нашей стране не хватает гинекологов!
Ночью, после встречи, у меня обнаружилась угроза выкидыша. Приехала «Скорая», пожилая врачиха сделала несколько уколов, посмотрела на мое токсикозное личико с непропорционально большими от худобы глазами, на живот, исчерченный синими и красными разводами, как глобус, и перевешивающий мое девятнадцатилетнее тело на шаг вперед, и сказала:
— Мужу скажи, что как подойдет еще раз гинеколог с прогнозами, сразу надо бить по харе, иначе он и тебя, и еще много женщин искалечит, и поищите блат провериться на двойню, сдается мне, что там двое.
Ультразвук в застой существовал в стране только в институте гинекологии, матушка нашла ход туда. Разбитные молодцы в белых халатах намазали живот чем-то скользким, поводили по нему лапкой от аппарата и предъявили мне на экране двух младенцев внушительных размеров.
Чувство нереальности захлестнуло меня. До этого все логические попытки ощутить внутри себя живое существо мне не давались. То, что я беременна, то, что это кончится появлением кого-то маленького, и то, что я буду его матерью, я понимала, но по отдельности. Сознание мое не было приспособлено к тому, — чтобы эти факты выстроились причинно-следственно. Культура моей страны не готовила меня к этому. «Ты — девочка, будущая мать, и потому не должна...» — далее следовал список несправедливых ограничений, шаг в сторону — побег, слышала я с младых ногтей так же часто и с той же степенью недоверия, как и то, что воинская обязанность — почетный долг каждого гражданина. «Я — мать», — кричала маман, мотивируя любую карательную гадость. Чугунные и каменные матери толпились по городам и весям страны, их прообразы ругались в очередях, жаловались на пьяниц-мужей, охотно подставляли детей под расправу
