— Как я могу говорить от твоего имени? — возмущается Саймон. — Ведь я не знаком с кругом твоих идей.
— Тогда говори от своего имени, только быстрее, умоляю, быстрее!
— Хорошо. Я буду говорить об антропософии.
— О чем угодно, — и я впихиваю ему в руки микрофон.
— Нет, я должен обдумать, — останавливается Саймон и возвращает микрофон.
Русскоязычная часть зала хохочет, потому что микрофон очень чувствительный и все слышно, остальные окаменев, наблюдают за нами.
Я понимаю, что кредит доверия исчерпан, и злобно объявляю:
— Профессор Саймон Смит хочет сказать несколько слов от лица английской части Каравана культуры.
— Профессор Саймон Смит хочет сказать несколько слов от лица английской части Каравана культуры, — бодро переводит Лена Бурмистрова, и германоговорящая часть публики снова аплодирует.
— О нет, — кричит Саймон, — я должен еще подумать!
— Профессор Саймон Смит хочет сказать... — говорю я и леплю очередной текст о загадочной русской душе и феномене русской интеллигенции.
— Профессор Саймон Смит хочет сказать... — переводит Лена, и германоговорящая часть снова аплодирует.
— Президент каравана Урс Польман, — объявляю я. — Я прошу человека, способного немедленно помочь с английским переводом, подняться на сцену.
— Президент каравана Урс Польман. Я прошу человека, способного помочь... — дублирует Лена Бурмистрова, германоговорящие хлопают, англоговорящие уже созрели для взрыва, а на сцену никто не поднимается.
Урс долго, торжественно и нудно пересказывает то, что напечатано во всех афишах и листовках, германоговорящая часть жидко аплодирует.
— Перед вами выступит Клер Нигли из Парижа, — объявляю я. — Лена, умоли ее говорить по- английски!
— Я уже пыталась, она не желает! Франкоговорящая часть зала оживляется, потому что Клер сопровождает монолог экспансивной пластикой, а потом, резко повернувшись, бросается на меня с пылкими лобзаньями. Поскольку из ее выступления я понимаю только словосочетание «русская идея», я догадываюсь, что в моем лице и теле она тискает русскую идею.
— Лена, у меня вся морда в помаде? — спрашиваю я.
— Вся, — отвечает честная Бурмистрова. — Сотри хоть с носа.
— Почему нет английского перевода? — раздается тихий голос из второго ряда. И его ядовитое «уай» подхватывает ползала.
— Я хочу представить русского драматурга и борца за права человека Александра Железцова, — говорю я. — Саймон, если ты сейчас не выступишь, то поезд никуда не поедет, — угрожаю я. И тогда доверчивый и щепетильный Саймон, вслед за Сашей Железцовым, начинает говорить по-английски такую тягомотину, что англоговорящая часть зала немедленно засыпает, Лена не может перевести это на немецкий в ответ на обиженное «варум» немедленно возмущенной германоговорящей части. Слава богу, что их сменяют музыканты, однако проблема перевода примерно в этом виде и сохраняется до конца каравана, видимо, символизируя «социальную скульптуру как образ будущего сотрудничества многих этнических и религиозных групп».
— О, я знаю, — говорит мне хорошенькая француженка, поджав губы, — это все специально подстроили немцы, чтобы мы и англичане чувствовали, что они здесь главные! Они всегда так делают! Ты даже не представляешь, как мы ненавидим их в Страсбурге! Ведь это наша земля, а они считают, что их!
Однако все довольны открытием, щебечут, воркуют, тусуются, пытаются разобраться в программе на сегодня и, поскольку это невозможно из-за перевода, махнув рукой, разбредаются обедать. Отельные — в отель, приватные — к хозяевам.
— Вместо обеда я пойду осматривать Кремль, — говорит Джулиан и испаряется. Меня всегда потрясало как они ухитряются без единого русского слова не потеряться в городе и, возвратившись, объяснить нам, где что можно купить подешевле.
— Вы хотите пообедать? — спрашивает переводчица Ира Константинова, женщина интуристовского розлива, умудрившаяся впихнуть в караван свою пэтэушную дочь. — Я уже договорилась в «Москве», все уже оплачено. По семь долларов с носа.
— Кем оплачено?
— Какой-то молоденький немец, сын хозяина бензоколонки.
И компания приватных в нашем сопровождении оказывается за длинным столом, вокруг которого носится стая официантов.
Соображать некогда, я думаю, что если обед оплачен частично, то я пришла не одна, а с красавцем Уго. В крайнем случае, заплачу за себя рублями по курсу. Сумма астрономическая, но отступать некуда.
— Вот проект спасения московской экологии, — говорит Уго справа и разворачивает буклет под названием то ли. «Мир дерева», то ли «Дерево мира». — Ты должна в этом участвовать.
— Конечно, — зевая, отвечаю я. Очень хочется спать.
— Я хочу составить галерею молодого русского авангарда, — говорит Менинг из Лондона, сидящий слева. — Я хочу, чтоб ты помогла мне.
— Обязательно, — вежливо улыбаюсь я.
— Я работаю артистом, я хочу, чтоб ты написала для меня пьесу, — говорит Георгий из Берлина, сидящий визави.
— Непременно, — отвечаю я.
Милые ребята, почему им не приходит в голову спросить, заплачено ли за обед, сколько и кем? Я-то еще пребываю в состоянии совковой придурковатости, когда снимаешь последнюю рубашку, чтобы купить иностранцу пирожное.
— Вон тот тип из Парижа, — шепчет мне на ухо Ира Константинова, — говорит, что он заплатил больше, чем остальные. Он требует свои доллары обратно, а официанты говорят, что и так не хватает. Что делать?
— Боже, как неудобно! — я давлюсь салатом. У меня нет с собой ни одного доллара, только рубли. — Вот деньги, отдай ему рублями, это по самому высокому курсу. Боже, как стыдно!
— Смотри, — говорит Уго справа, подсовывая очередную карту. — Вот Орехово-Борисово, экологически грязный район. Мы наметили сделать вот тут сады, вот сюда поставить очистные сооружения, а здесь построить фонтаны.
— Уго, ты был в Орехове-Борисове сам?
— Нет. Мы рисовали эту карту в Берлине.
— Съезди сначала в Орехово-Борисово, а потом рисуй карту с фонтанами.
— Мне некогда. Сейчас я должен осмотреть центр Москвы, а потом объехать на велосипеде весь Иркутск!
— Как ты думаешь, Маша, будут ли молодые художники продавать мне картины? Американцы платят больше, — говорит Менинг.
— Будут. Пока они дождутся американцев, они умрут с голоду.
— Ты должна написать пьесу о любви молодого немца и русской девушки, чтобы в начале пьесы все плакали, а в конце — смеялись! — говорит Георгий, но я уже не слушаю его, потому что Ира Константинова идет ко мне с трагическим лицом.
— Официанты требуют еще долларов, они пересчитали и говорят, что накрыли больше порций!
Я перевожу доллары в рубли, и аппетит покидает меня.
— Скажи им, чтоб собрали доллары, для них это тьфу! — советует Ира.
— Я не могу. — Конечно, «у советских собственная гордость».
— Тогда выкручивайся сама.
— Официанты не берут рубли. Валюта только у гостей но мы знакомы день, удобно ли просить в
