Он еще и кормилец семьи, поскольку жить на одну учительскую зарплату его мать с двенадцатилетней дочкой практически не сможет.
С другой стороны, Скрынников, хоть и не какой-нибудь там «оборотень в погонах», оказывать кому- то благодеяние из чисто гуманитарных соображений, в данном случае не давать хода заявлению Брагина, не считал возможным. Он, покрывая преступления Игоря Брагина, в какой-то мере рискует. Вдруг вся эта история выплывет на свет божий!?
Конечно, вероятность такого неприятного эксцесса невелика, но риск все-таки есть, и он должен быть оплачен.
Но что можно взять с бывшего собровца? Если исходить из его заявления — он гол, как тот самый сокол.
Есть, правда, в его показаниях одна зацепочка…
Обо всем этом молча рассуждал Вячеслав Скрынников, выслушав рассказ заявителя.
Тот, пока полковник пребывал в раздумьях, тоже молча смотрел мимо него куда-то в окно. В глазах Брагина офицер милиции не мог уловить никаких эмоций — в них не ощущалось ни раскаяния, ни страха, ни надежды. Просто холодное безразличие — и все.
Наконец Скрынников пришел к некоему промежуточному решению: надо сначала проверить показания Брагина.
Если его «чистосердечное признание» не полностью соответствует действительности и собровец явился с повинной, чтобы замазать свои какие-то другие, более серьезные, преступления, к примеру он лично убил кого-нибудь, тогда парня следует взять под стражу.
Ну а если все, что Брагин говорит — правда, то тут возможны варианты, все зависит от одного обстоятельства…
— Сейчас я вас отведу в свободную комнату, дам бумагу и ручку, — сказал он тогда заявителю. — И вы с того самого момента, как заметили забытый кейс, и до сегодняшнего утра, опишите свои действия. Опишите их максимально подробно, в деталях. Опишите и свои переживания — что вы чувствовали в тот или иной момент, а также и то, какие у вас были отношения с фигурантами ваших показаний. Максимальная откровенность и полная раскованность в изложении происшедших событий — это единственный для вас шанс сохранить свободу и доброе имя.
Полковник Скрынников был уверен, что чувства нельзя придумать, нельзя описать ощущения, которых на самом деле не испытал, так, чтобы это выглядело абсолютно правдоподобно.
Парень работал над «чистосердечным признанием» до позднего вечера, и оно вышло довольно-таки объемистым.
Попросив Брагина посидеть еще немного в соседней комнате, полковник принялся за чтение его показаний.
Они напоминали художественный роман, но действительно выглядели предельно раскованными и откровенными. Тем не менее их все равно следовало проверить — большое количество убийств, свидетелем которых был заявитель, само по себе вызывало разного рода подозрения.
— Вы можете идти, Игорь Дмитрич, — сказал он в конце концов Брагину. — Но вы должны оставаться в городе до тех пор, пока мы вас еще раз не вызовем. Это случится примерно через неделю. Где вы будете жить и как с вами связаться?
— Сейчас я попрошусь переночевать у Светланы Васильевны Крайновой, — немного подумав, ответил Брагин, опять-таки не выказав никаких особых эмоций, будто ожидал от подполковника именно такого решения. — Скорее всего, до вашего вызова у нее и остановлюсь. Если же Светлана Васильевна по какой-либо причине мне откажет, я сообщу вам свой временный адрес. Номер мобильного телефона, по которому со мной можно связаться, я вам оставлю.
«Мобильник-то наверняка убитого Мочалова, — поморщился про себя полковник Скрынников. — Нехорошо как-то получается, так, будто я являюсь соучастником воровства, укрывателем краденого».
Однако вслух он произнес совсем иное:
— А где вы собираетесь трудиться? Почему бы вам не вернуться в охрану, на прежнее место работы, пока вы его не потеряли?
Впервые на лице Брагина подполковник заметил признаки некоего чувства, и этим чувством было удивление:
— А разве меня не искали по месту работы? И там не знают, что я в розыске?
На какое-то мгновение полковник замешкался, потом ответил, осторожно подбирая слова:
— Нет, мы им ничего не сообщили. Это не в нашей практике — подставлять человека без особой на то надобности. Все, что нужно, мы узнали, не привлекая к расследованию руководство вашего предприятия. Насколько я понял, у вас получается лишь однодневный прогул — за сегодняшний день. Я думаю, вы легко уладите этот вопрос со своим начальством.
— Спасибо. — Бывший собровец был явно озадачен. — Я, конечно, воспользуюсь вашим советом.
После его ухода Скрынников самокритично выругался настолько крепко, насколько умел (а умел он по этой части немало). Только что полковник, непозволительно расслабившись, дал Брагину очень важную для него, можно сказать, стратегическую информацию. Причем, говоря по-простому, задаром, что особенно обидно. Ведь бывший собровец явился с чистосердечным признанием не потому, что его совесть заела, чего, впрочем, он и не утверждал. Брагин полагал, что он под собственным полным именем идентифицирован «компетентными органами». А значит, им известно и все остальное — его места работы и жительства, имена его родственников и т. д. и т. п.
Но на самом-то деле розыск лица, известного как Игорь Дмитриевич Брагин, никто не вел. Поскольку под таким ФИО налетчика на дачу Вельтмана знали, похоже, только дочь олигарха, застреленная Борисом Мочаловым, да сам Мочалов, не приходя в сознание умерший в больнице от полученных в автокатастрофе травм.
Неизвестного преступника стали искать по фотороботу, составленному на основании показаний двух милиционеров, которые в день налета дежурили на проходной Ромашково-2.
Сейчас, увидев оригинал, Скрынников убедился: композиционный портрет оказался не весть каким удачным, что, к сожалению, случается достаточно часто.
Фоторобот продемонстрировали во всех подразделениях фирмы «Сименс», но идентифицировать его с личностью Игоря Брагина не удалось. И не только потому, что художники и свидетели не слишком хорошо составили портрет. Судя по показаниям Брагина, он учился на курсах «Сименса» при некоей религиозной коммуне, а о таких курсах сыщики даже не подозревали, попросту никогда не слышали о них.
На следующее утро полковник вызвал к себе в кабинет лейтенанта Григория Вольнова. Именно его Скрынников выбрал для проверки показаний Игоря Брагина. Чтобы остановиться на этой кандидатуре, у подполковника имелось сразу несколько оснований.
Во-первых, лейтенант разделял основные жизненные постулаты подполковника.
К примеру, закон — законом, но в жизни должна быть хоть какая-то справедливость, и если закон допускает несправедливость, то тем хуже для этого закона.
Оба они терпеть не могли всяческих олигархов и прочую сволочь, ограбивших страну и чуть вообще не пустивших ее на дно.
С другой стороны, Скрынников, возмущаясь руководством государства, унизительно низко ценившим труд милиционеров и оплачивавшим его соответственно, в каждом деле, которое он вел, стремился найти финансовую выгоду для себя лично, но при этом считал себя абсолютно честным человеком, поскольку полковник попросту восстанавливал попранную справедливость. Он имел основания полагать, и практика подтвердила это, что такой же позиции придерживается лейтенант Вольнов.
Еще один момент — Григорий Вольнов сам служил в Чечне, причем, судя по показаниям Брагина, в одно время с ним, а значит, подойдет к деяниям этого парня с пониманием.
Кроме того — опять-таки в Чечне у Вольнова случилось упущение по службе: что-то там стряслось, когда он находился в карауле. Лейтенант раньше служил в ОМОНе, и именно в качестве омоновца находился в чеченской командировке. И вот после того прокола лейтенанту Вольнову объявили строгий выговор с занесением и задержали присвоение очередного звания. А после возвращения в Москву его вообще попросили из ОМОНа.
