программную статью «Об идеальном зрителе», направленную против эстетизма, в защиту народности искусства («…если ваши вкусы только ваши и ничьи, если вы отгорожены от жизни, если вы эстет, — пьеса не будет принята, стрела упадет, не попав в цель»).[9]
Сам А. Толстой немало размышляет теперь не только о зрителе, но и о читателе — том, для которого в конце концов и создается литература. Напомним, что в 1912 году Ленин писал: «Желанное для одного из старых русских демократов „времячко“… пришло. Демократическая книжка стала
Особо следует остановиться на первых опытах А. Толстого в области драматургии. До революции им было создано несколько пьес («Ракета», «Касатка», «Горький цвет»). Наибольшее значение имела первая из увидевших свет рампы — драма «Насильники» (написана в 1912 году, премьера в Малом театре — 30 сентября 1913 года). Первоначально названная автором «Лентяй», пьеса восходила к заволжскому циклу, откуда и пришел в нее главный герой Клавдий Коровин, унаследовавший фамилию от героя рассказа «Мечтатель». Но это же сопоставление позволяет сделать вывод, насколько дальше ушел теперь писатель. При помощи театра он создал социально значительное произведение, резко выделявшееся своей злободневностью среди пьес эпигонов Островского, составлявших тогда большую часть репертуара Малого театра. Критики разных направлений сходились на том, что «персонажи, которым место в комедиях Фонвизина, говорят о конституции, о событиях действительно наших дней…» [11]
Вывод об известных успехах А. Толстого в изображении современности подтверждает и отзыв о нем в статье «Возрождение реализма», опубликованной на страницах большевистской «Правды» в 1914 году. «В нашей художественной литературе, — читаем в ней, — ныне замечается некоторый уклон в сторону реализма. Писателей, изображающих „грубую жизнь“, теперь гораздо больше, чем было в недавние годы. М. Горький, гр. А. Толстой, Бунин, Шмелев, Сургучев и др. рисуют в своих произведениях не „сказочные дали“, не таинственных „таитян“, — а подлинную русскую жизнь со всеми ее ужасами, повседневной обыденщиной».[12]
Между тем буржуазная критика на все лады склоняла прямо противоположный тезис: «современностью-то как раз и не грешат писания гр. Толстого».[13] Более того, оказывается, «граф Алексей Толстой не имеет ничего общего с теми, которые так или иначе, умом или сердцем, причастны к идейной жизни современности…»[14]
Однако развитие А. Толстого как писателя перед первой мировой войной (1912–1914 гг.) отличалось значительной сложностью, и выразилось это в том, что его возросшая гражданская зрелость, обострившийся демократизм мироощущения нашли далеко не адекватный выход в художественном творчестве. Именно в эту пору им написано немало довольно слабых вещей, вызывавших недовольство у автора уже в момент создания («Дьявольский случай», «Терентий Генералов», «Американский подводный житель», «Девушки» и некоторые другие). Недовольство собою было столь велико, что Толстой позднее, уже будучи известным советским писателем, неоднократно очень критически отзывался о своем творчестве этого периода и даже говорил, что был далек от современности. Вполне ясно, однако, что в понятие «современность» советский писатель, автор «Хождения по мукам» и «Петра I», вкладывал совершенно иное содержание, чем буржуазная критика 10-х годов.
В годы первой мировой войны А. Толстой работал корреспондентом одной из наиболее солидных газет «Русские ведомости». За три года он исколесил множество дорог (циклы очерков «По Волыни», «По Галиции», «На Кавказе»), побывал в Англии и Франции. Война расширила круг его жизненных впечатлений, столкнула с картинами будничного героизма простого народа, воспринимавшего по стародавней русской традиции войну как трудную, но необходимую работу. Произведения А. Толстого той поры лишены шовинистического угара, охватившего многих писателей. В их представлении Германия выглядела носительницей «мирового зла», страной, не только попавшей во власть «механической» цивилизации, но и противоположной во всем России и поэтому ненавидящей Россию. Отсюда призывы положить предел «кровожадной ярости тевтонских полчищ».[15] Взгляд писателя на происходившие события был взглядом честного русского интеллигента, стремившегося непредвзято осмыслить их ход.
Добиться этого Толстому удавалось лишь отчасти, так как его национальный патриотизм имел явные черты социально-классовой ограниченности. По мысли писателя, перед лицом иноземной опасности начинали действовать силы, объединяющие различные слои общества в нечто целостное.
Не лишен был А. Толстой и иллюзий относительно особой роли России в развитии европейской культуры.
Что же касается художественного творчества, то здоровая основа, связанная с ориентацией на простые и естественные вкусы демократического читателя, продолжает в нем укрепляться. Еще более последовательно писатель осуждает декадентскую извращенность вкуса, схоластическую книжность (рассказы «В гавани», «Утоли моя печали», «На вернисаже»). Критика столичной богемы, оторванной от народа и совершенно не желающей задумываться о будущем страны, приобретает резкость и концептуальную устремленность подлинной сатиры (незавершенный роман «Егор Абозов»).
С другой стороны, продолжает сохраняться, более того, резче обозначается ограниченность той концепции личности, которая сложилась в идейно-эстетической системе А. Толстого ранее. Главное в жизни человека, по его представлению, — это любовь. Любовь с большой буквы способна изнутри породить подлинное человеческое счастье как бы вопреки грозному несовершенству окружающего мира. «Ты и я… Я никак не могу этих других почувствовать. Ну и пусть их страдают, гибнут… Ты и я, больше ничего нет…» (III, 381). Так говорит герой рассказа, написанного в 1916 году и получившего при переработке в 1922 году подчеркнуто программное название «Любовь».
С поэтизацией любви связаны многие сильные стороны творчества дооктябрьского Толстого, но в понимании ее как автономного по отношению к социальной действительности чувства обнаруживаются едва ли не наибольшие его слабости. Это очень метко уловил в 1917 году рецензент «Летописи», журнала, редактор которого, М. Горький, в целом относился к Толстому весьма благожелательно. «…Это чувство, узко личное, единящее только двух любящих, не может само по себе дать никаких критериев, никакого своего особого и цельного подхода к миру».[16]
3
Февральскую революцию Толстой встретил восторженно. Он не понимал тогда, что пришедшая к власти буржуазия не способна вытащить Россию из бездны предельно обострившихся противоречий и прежде всего решить вопросы войны и мира. А когда свершилась революция Октябрьская, писатель, как и немало ему подобных представителей художественной интеллигенции, не смог различить открытых ею перспектив радикального обновления страны. На первый план в его сознании выходили издержки разрушения старого мира; по временам писателю начинало казаться, что культура находится на грани гибели.
Наступил самый трудный период в жизни писателя, приведший его к отъезду за границу (март 1919 года). Трудный, до недавних пор наименее исследованный и поэтому менее всего известный широкому читателю. Вот почему на событиях 1917–1923 годов следует остановиться особо, опираясь на новые материалы.
