операции 'Доблестный удар' не было заметно особого энтузиазма, но он понимал, что нужно действовать, действовать быстро и решительно, не считаясь с будущими проблемами. – Полагаю, президент даст свое согласие сейчас, когда в опасности столько жизней наших солдат. Минные заграждения не помогли, как не спасают положение дел и удары с воздуха. Вы ведь так и не успели вывести авиацию на рубеж атаки, пока противник, нарвавшись на мины, оказался скован в маневре. Вы опоздали, Мэтью! Русские продолжают наступление, и мы должны остановить их сейчас!
– На минах остались десятки русских боевых машин, – возразил Мэтью Камински, понимавший, что сейчас, когда ставки настолько высоки, у него не хватит решимости отдать приказ, право на который он вытребовал сам, сумев убедить в необходимости столь крайних мер многих, но не самого себя. – Авиация тоже нанесла огромный ущерб, уничтожив множество танков и бронемашин противника на марше. Проходов в минных полях слишком мало, враг будет преодолевать преграду частями, а на выходе их будут ждать наши парни, как в воздухе, так и на земле.
– Замысел генерала Форстера был основан на том, чтобы заставить русских сконцентрировать свои силы, а затем навалиться на них всей нашей мощью разом. Этот план провалился, врагу понадобилось ничтожно мало времени, чтобы пройти по минным полям, и ваши пилоты смогли лишь ухватить русские колонны за хвост. У вас все готово к ядерному удару? Что сообщает командир базы Инжирлик? Кажется, самое время для этого, Мэтью!
– Враг находится слишком близко от наших позиций, так что от удара пострадают не только русские, – возразил лихорадочно пытавшийся подобрать слова командир Десятой. – Радиацией накроет позиции Третьего бронекавалерийского, а я не хочу потом оправдываться перед матерями и женами ставших инвалидами солдат.
Возможно, Элайджа Хоуп, наверное, уже слышавший рев моторов русских танков, сумевших без чрезмерных потерь прорваться через минные поля, имел иное мнение. Даже схватив изрядную дозу облучения, его солдаты останутся живы, по крайней мере, большинство из них, и даже какое-то время смогут продолжать сражаться. Но генерал Камински не был готов зайти так далеко теперь, когда все оказалось слишком всерьез.
– Слишком велик риск, Эндрю. Мы сможем справиться другими средствами.
– Но тогда кому-то из нас придется оправдываться перед вдовами и сиротами тех, кто спустя пару часов погибнет в неравном бою с русской пехотой на берегах Терека.
– Этого не случится, – твердо ответил Мэтью Камински. – Сейчас в воздухе находится вся наша штурмовая авиация, все 'Апачи' и 'Тандерболты', и они разнесут русские дивизии в клочья. Кроме того, командир авиабазы Инжирлик открыл все свои арсеналы, так что нам найдется, что противопоставить русским дивизиям, Эндрю. Мы прикончим их всех, и бойцам генералу Хоупа останется только собирать трофеи.
– Это ваше решение, Мэтью, и вы несете ответственность за любые его последствия, – напомнил Стивенс. – Как раз сейчас, отказываясь от ядерного удара, вы рискуете намного больше.
– У нас здесь все готово. Русские обречены, никаких сомнений. Мы смогли выиграть время, а это самое важное. Противнику нечего противопоставить нашей авиации, только зенитные ракеты, но этого слишком мало. У нас припрятано несколько козырей, и теперь пора вынуть их из рукава, и я это сделаю немедленно. Я намерен управлять последним этапом операции с переднего края и покину штаб в Тбилиси с минуты на минуту, Эндрю. И вернусь сюда только после нашей победы!
И правда, генерал Камински не собирался отсиживаться в тылу, в то время, как на передовой, в русских степях, оказавшихся еще более кровожадными, чем иракская пустыня, решалась судьба всей операции. Он должен был оказаться там, в гуще событий, должен был видеть бой своими глазами, управляя им, чтобы потом с полным на то правом примерить на себя лавры победителя… или понести всю ответственность за поражение.
Времена, когда полководец наблюдал за ходом сражения из штабного блиндажа, сквозь окуляры полевого бинокля, управляя боем с помощью вестовых, прошли давно и безвозвратно. Настала эпоха высокотехнологичных, 'умных' войн, и командный пункт, с которого Мэтью Камински был намерен увидеть гибель русской армии, являл собой овеществленное их воплощение.
Самолет дальнего радиолокационного обнаружения Е-8С 'Джойнт Старс' совершил посадку в Тбилиси лишь на несколько минут, только для того, чтобы принять на борт единственного, но самого важного пассажира. Окрашенный в светло-серый цвет четырехмоторный 'Боинг-707', обрушив на прилегающие к летному полю кварталы слитный рев турбореактивных двигателей 'Пратт-Уитни', промчался над выстроившимися в ряд 'Геркулесами' и 'Глоубмастерами', теряя высоту. Шасси с визгом коснулись бетонного покрытия, огромный лайнер по инерции прокатился еще несколько сотен метров, остановившись напротив здания пассажирского терминала. Там его уже ждали.
– Езжай! – Генерал Камински коснулся обтянутого камуфлированной тканью плеча водителя, и сидевший за рулем командирского джипа капрал немедленно взялся за рычаг переключения передач.
Взревел двигатель 'Хаммера', и приземистый джип, грохоча колесами по бетону, помчался прямиком к громаде 'Джойнт Старс', к которому с дальнего конца летного поля уже подкатывали трап. Самолет казался лишним здесь, среди транспортных 'бортов'. От обычных пассажирских 'Боингов' этот Е-8С отличало не так много деталей, чтобы сразу обратить на них внимание – в бортах было намного меньше иллюминаторов, чем полагалось мирному трансокеанскому 'извозчику', а под фюзеляжем вздыбился горб обтекателя, скрывавшего антенну радиолокационной станции бокового обзора.
'Хаммер' даже не успел затормозить, а командующий десятой пехотной дивизией уже выскочил из машины, бегом метнувшись к самолету, в борту которого уже разверзся овальный проем люка. Мэтью Камински чувствовал, как тело охватывает нервная дрожь, генералу казалось, что время движется в несколько раз быстрее, чем должно. Трап занял свое место, и на верхнюю площадку вышел офицер в летной форме, вытянувшийся по стойке смирно при виде генерала.
– Генерал, сэр, – летчик отдал честь, резким движением приложив ладонь к виску и словно отшвырнув ее вперед. – Сэр, рад приветствовать вас на борту! Я командир экипажа полковник Стюарт.
– Полковник! – Мэтью Камински козырнул в ответ, тотчас шагая внутрь, в чрево ощутимо подрагивавшего всем своим огромным 'телом' лайнера, турбины которого продолжали работать на холостом ходу, заглушая своим гулом голоса и звуки не прекращавшей свою работу ни на миг воздушной гавани.
Офицеры оказались в салоне 'Джойнт Старс', буквально забитом многочисленными мониторами и приборными панелями, так что для восемнадцати операторов, обслуживавших сложнейшую электронную начинку, оставалось совсем немного места, ровно столько, чтобы они могли работать, не цепляясь локтями друг за друга. Тесное пространство наполняли приглушенные голоса офицеров и мерный гул множества вентиляторов, охлаждавших десятки мощных процессоров, 'мозг' летающего радара.
– Ситуация стремительно меняется, полковник, – сухо произнес генерал Камински. – Противник угрожает позициями Третьего бронекавалерийского. У нас нет времени! Отдайте команду на взлет немедленно!
– Мы взлетим, как только заправимся, генерал, сэр!
По бетонке уже мчались заправщики с ярко-оранжевыми цистернами. Зазмеились толстые шланги, соединяя бензовозы, облепившие огромный самолет, с горловинами топливных баков, и керосин могучим потоком хлынул внутрь. Аэродромные службы здесь, в Тбилиси, работали с полной отдачей, не теряя ни секунды напрасно, ведь ценой времени теперь становились человеческие жизни, жизни таких же солдат и сержантов, как и те, кто готовил к вылету многочисленные вертолеты и самолеты ударной группировки.
– Командир, баки полны, – обратился к полковнику Стюарту один из пилотов. – Все готово, мы можем взлетать немедленно.
– Так взлетайте же скорее, – вместо командира экипажа распорядился генерал Камински. – Приказывайте, полковник! Мы не можем ждать!
Хором взвыли четыре турбины 'Боинга', превращенного стараниями инженеров в летающий командный пункт, и громада Е-8С 'Джойнт Старс', тяжело разогнавшись, оторвалась от бетона, уверенно начав набирать высоту. Самолет развернулся на север, туда, где степь уже дрожала от грохота
