Клан Солнечного Листа же был весьма отдаленным. Но если она выбрала присоединится к чуждому ей клану, то со стороны Прыгающего-в-Ветвях было бы крайне невежливо не сопроводить ее сюда, на встречу с ее новыми братьями и сестрами. И старейшинами. Особенно старейшинами. И особенно в этом случае.
“Я приветствую тебя, сестра-по-выбору, — Ветер-Памяти вышла вперед, поворачиваясь к новой подруге Смеющегося-Ярко. — Я не ожидала, что Смеющийся-Ярко найдет себе пару среди Народа, особенно учитывая силу его связи с Танцующей-на-Облаках. Однако я чувствую и силу связи, которая объединяет вас, а его мыслесвет стал еще сильнее со времени последнего визита к нам. Связь между вами сильна, и я желаю вам наслаждаться ею”.
“Я благодарю вас, Старшая Певица”, — ответила Золотой-Голос и Прыгающий-в-Ветвях ощутил дрожь потрясения, прокатившуюся по умам собравшихся старейшин и прочих членов Клана Яркой Воды, которые последовали за ними ко гнезду Ветра-Памяти, когда этот невероятный мыслеголос заструился сквозь них. Ветер-Памяти подскочила и выпрямилась, уши ее встали торчком, а Госпожа-Песен прямо-таки зашипела у нее за спиной. Это был не вызов, но знак недоверия, так как мыслеголос Золотого-Голоса пел в их умах с чистой, сладостной силой одного из громадных человеческих колоколов. Он с легкостью перекрыл мыслеголос Ветра-Памяти, а Ветер-Памяти занимала свое положение старшей певицы Яркой Воды как раз благодаря мощи своего мыслеголоса.
“Ты та, кого зовут Золотой-Голос!” — почти выкрикнула Эхо-Времени. Золотой-Голос обратила к ней ярко-зеленые глаза, склонив голову набок, и Эхо-Времени опустила взгляд, а ее мыслесвет пылал смущением. Она бы не смогла выразить своим восклицанием больше неодобрения, даже если бы постаралась, и испытываемое ею чувство неловкости за свое поведение было совершенно очевидно. Но очевидно было и то, что она не была до конца убеждена в том, что ее неодобрение было безосновательным, и Прыгающий-в-Ветвях чувствовал эхо тех же самых эмоций, исходящее от других членов клана.
“Это так, Певица Памяти”, — ответила Золотой-Голос спустя долгое мгновение. В ее собственном мыслеголосе не было и следа гнева или негодования, лишь спокойная уверенность в себе и, может быть, вспышка подавленного веселья, словно она уже хорошо привыкла к такой реакции. Что, подумал Прыгающий-в-Ветвях, несомненно было именно так.
“Прости мне мое изумление, сестра-по-выбору”. — Извинение Эха-Времени было искренним, но относилось лишь к публично проявленной ею реакции, а не к признанию того, что ее неодобрение было ошибочным.
“Зачем ты извиняешься? — просто спросила Золотой-Голос. — Если бы мы поменялись местами, я испытывала бы те же чувства, Певица Памяти. Конечно — тут она позволила себе сухой мысленный смешок — мои собственные родители и домочадцы были… озадачены сделанным мной выбором. А что касается певиц памяти моего клана!..”
Она пошевелила кончиком хвоста в аналоге человеческого закатывания глаз, а Ветер-Памяти удивила присутствующих — включая себя саму, как подозревал Прыгающий-в-Ветвях — мяукающим смешком. Все глаза обратились к ней, и она дернула ушами.
“Я не сомневаюсь, что они сочли тебя “озадачивающей”, сестра-по-выбору, — иронично согласилась с ней старшая певица памяти. — В самом деле, я получила их песню памяти о твоем решении, и меня всегда поражало, что они не спорили с тобой более настойчиво”.
“Думаю, и мне следовало бы удивиться этому, — признала Золотой-Голос. — Я сочла их достаточно настойчивыми, Старшая Певица, но я в то время была всего лишь котенком, а удел молодежи — быть одновременно уверенными в правильности своих решений и обижаться на то, что старейшины не разделяют их уверенности”.
“И в самом деле. Хоть я и вижу, что с того времени ты сильно повзрослела”, — Ветер-Памяти произнесла это сухим как пыль тоном, и настала очередь Золотого-Голоса засветиться смехом, так как она была очень молода. На взгляд Прыгающего-в-Ветвях она была более чем вдвое моложе Смеющегося-Ярко, хотя трудно было сказать наверняка. Как и все кошки, она была гораздо меньше среднего по размеру кота, и ее пестрая коричнево-серая шкурка не могла похвастаться кольцами на хвосте, обозначавшими возраст у котов. Оба этих обстоятельства усложняли оценку ее возраста, а то, что она так сильно… отличалась от любой другой кошки, которую он когда-либо встречал, еще больше усложняло дело.
“Я пока еще не старушка, Старшая Певица — признала Золотой-Голос, — И все же не сожалею о принятых мной решениях. В Клане Солнечного Листа было две полные руки хорошо обученных певиц памяти. Непохоже, чтобы они серьезно нуждались еще в одной, а во мне была жажда человеческого мыслесвета. — Она снова дернула ушами, прямо встретив пристальный взгляд Ветра-Памяти. — Мы не отказываем в праве жаждать человеческого мыслесвета своим охотникам, или разведчикам, или любым другим котам. Другим кошкам случалось устанавливать связь с людьми, хоть их и немного. Со стороны моих старейшин было бы ошибочно и несправедливо отказать мне в праве установить связь только потому, что у меня был потенциал певицы памяти”.
“У тебя не просто был “потенциал”, сестра-по-выбору, — впервые заговорила Госпожа-Песен. — Ты певица памяти, признаешь ты это или нет, и принимаешь ты или нет ее обязанности. И это ты знаешь не хуже меня самой. Если ты думаешь, что со стороны старейшин и певиц памяти Клана Солнечного Листа было ошибочно и несправедливо отрицать твое право установит связь с человеком, то не было ли ошибочно и с твоей стороны отказаться от ответственности за свой клан, которая неотделима от твоего мыслеголоса и глубины памяти?”
После прямолинейного вопроса певицы памяти воцарилась мыслетишина. Среди людей, как говорили Прыгающему-в-Ветвях, такой вопрос сочли бы оскорбительным, или, как минимум, недопустимо грубым, но он никогда не мог этого по-настоящему понять. Для Народа не было смысла не задавать такого вопроса, или пытаться скрыть сопутствующие ему эмоции, так как представители Народа тут же узнали бы, что один из них пытается скрыть желание задать вопрос или же утаить свои чувства. Были вещи, о которых в Народе просто не спрашивали, но их было мало и все они относились к областям, которые считались глубоко личными еще в древнейших песнях памяти. Что касалось лично его, Прыгающий-в-Ветвях всегда полагал, что это из-за того, что предки Народа на своей шкуре поняли, что копание в этих областях — вроде причин, по которым пара выбирала друг друга — с большой вероятностью может спровоцировать конфликт. Разумные существа, имеющие возможность слышать мысли и пробовать мыслесвет друг друга, возможно, и не могли вывести за рамки обсуждения все возможные области конфликтов, однако, во всех остальных областях, кроме тех, на которые было наложено железное табу обычая, Народ обращался друг к другу с откровенностью, невозможной в мыслеслепом обществе.
Но даже принимая во внимание все это, вызов и недоверие второй по старшинству певицы памяти клана Яркой Воды повисли перед Золотым-Голосом подобно комплекту обнаженных клыков. Молодая кошка в течение нескольких долгих вдохов спокойно смотрела на Госпожу-Песен, а затем пошевелила кончиком своего хвоста в знаке подтверждения.
“Я есть то, что — и кто — я есть, Певица Памяти, — затем сказала она. — Я не выбирала силу своего мыслеголоса, яркость мыслесвета и ту память, что у меня есть, так же, как не выбирала и жажду отведать человеческого мыслесвета. И я заплатила за свои решения как горем, так и радостью”.
Всплеск печали всколыхнул ее мыслесвет, когда горе, тонкую ноту которого Прыгающий-в-Ветвях чувствовал с самого начала, вырвалось на свободу. Это продолжалось всего мгновение, но горе заставило содрогнуться всех вкусивших его. Это была печаль певицы памяти, за ней стояла вся ослепительная сила ее разума, и в это обжигающее мгновение все в пределах досягаемости ее мыслеголоса составили с певицей одно целое, разделяя муку потери и невосполнимой утраты, в то время как ее человек умирал, и жестокий клинок смерти в клочья рвал тонкую взаимосвязь, делавшую Золотой-Голос и ее человека двумя разными личностями и одним целым. Словно само солнце взорвалось над ними, разрушая весь мир — но мир гиб не в
