– Ты все правильно сказала, дорогая... я только боялась, что ты не согласишься, не приедешь. Ты такая правильная стала в последнее время, даже непривычно. Изменилась...
– Да не изменилась я, Ветуля, куда мне, – Марина прижалась к ней, чувствуя, как та напряглась от этого движения. – Просто... жизнь какая-то пошла – никакой радости, Егорка только... И Хохол стал невменяемый, чуть что – обижается, молчит, уезжает. Я так устала...
Ветка гладила ее по волосам, против обыкновения сегодня не затянутым в узел, а распущенным по спине, и лицо ее было мечтательным, словно она смотрела в будущее и видела там только хорошее. Они долго сидели так, уже совсем стемнело, комнату заполнил полумрак, накрывая их, как пледом.
– Погоди, я свечи зажгу, – прошептала Ветка, вставая и беря со столика коробок с длинными каминными спичками.
Пламя от загорающихся толстых свечей освещало ее бледное лицо, делая его почти мраморным, Марина невольно залюбовалась ее неторопливыми движениями, плавными жестами, ее удивительным спокойствием, прежде ей так несвойственным. Как будто ранение и последовавшее за ним долгое лечение открыли Ветке какую-то новую меру жизни, изменили ее и внешне, и внутренне. И эта новая Ветка почему-то притягивала, вызывала желание прикасаться, просто быть рядом, сидеть и смотреть на нее. Удивительно, они совсем не разговаривали, молча поужинали, молча перебрались обратно на диван и сели, обнявшись. Марина вдруг захотела плакать, слезы сами покатились по щекам, падая на руку Ветки, она развернула подругу к себе и тихо спросила:
– Что с тобой, родная моя? Тебе плохо?
– Да... – выдохнула Марина. – Мне плохо...
– Погоди-ка...
Ветка осторожно высвободилась из ее объятий и пошла к столу, взяла стакан и керамический кувшин, налила какую-то темно– золотистую жидкость и протянула Марине. Она поднесла стакан к губам, ощутила травяной аромат, похожий на запах полыни и еще чего-то терпкого, глотнула – напиток оказался теплым и приятным на вкус. Буквально через полчаса ее «отпустило», и Коваль расслабилась. Ветка курила в кресле напротив, не сводя с нее голубых прозрачных глаз.
– Легче?
– Легче... совсем почти хорошо... – язык почему-то заплетался, губы тоже не слушались, да и ощущение у Марины было такое, словно она видит себя со стороны – сидит здесь же и наблюдает за собой, любимой. – Чем ты меня напоила?
– Не бойся, я не сделаю ничего, что бы могло причинить тебе вред, – я же люблю тебя...
Она поднялась из кресла и протянула Марине руку:
– Идем, дорогая... – и Коваль послушно пошла за ней в спальню, чувствуя себя игрушкой в чужих руках.
Ветка, несмотря на свое не совсем окрепшее здоровье, интереса к постельным утехам не утратила, как, впрочем, и умения. Марина уплывала от ее прикосновений, от поцелуев и жадных рук, гладящих тело. Самое интересное, она ничего не требовала взамен, ей было абсолютно не важно, ответит ли Марина на ее ласки – лишь бы не мешала, не ломала кайф.
– Маринка... я никогда не забуду тебя... – прошептала Ветка, упав рядом и уткнувшись лицом в Маринины волосы, рассыпавшиеся по подушке. – Ведь это наша с тобой последняя встреча, ты поняла?
Коваль села и испуганно уставилась на подругу:
– Ты что?! О чем ты говоришь?!
– Т-с-с! Не кричи так... я не о том, о чем ты подумала. Завтра моя свадьба... и больше нам с тобой никто не позволит вот так, как сегодня... Да я и сама уже хочу нормальную семью, Маринка... Детей не будет, вот что плохо, но ведь сейчас и это поправимо, правда?
У Марины отлегло от сердца: она решила, что Ветка собралась... нет, она не хотела даже думать об этом. Коваль снова легла рядом с ней, поцеловала и прижалась лбом к плечу.
– Ветка... ты можешь сказать мне... – начала она, но ведьма перебила:
– Нет, не проси, я не скажу. Как ты будешь жить, если все узнаешь наперед? Ведь ты уже спрашивала меня об этом – помнишь? Когда погиб Егор. И уже тогда я сказала тебе, что никогда не открою того, что вижу, потому что это тебя убьет раньше, чем настанет момент, определенный тебе свыше.
– Но мне тяжело, Ветка, пожалей меня... я мучаю Женьку и сама мучаюсь – так есть ли смысл? – Марина приподнялась на локтях и просительно заглянула в лицо подруги, но та осталась невозмутимой и жесткой.
– Я же сказала – ты не получишь ответа на свой вопрос, даже не проси.
Ветка дотянулась до тумбочки и взяла сигару и зажигалку, села и закурила, окутывая себя ароматным облаком дорогого табака. Марина перевернулась на спину и забросила за голову руки. Простынь обрисовала каждый изгиб ее тела, а длинные черные волосы в полумраке спальни казались змеями, спускающимися с подушки на высокую грудь. Коваль не осуждала подругу за отказ, она и сама понимала, что не сможет жить, получив негативную информацию. Да, собственно, и позитивную тоже – какой интерес, если все знаешь наперед?
Они не спали всю ночь, и под утро Марина напомнила о предстоящей свадьбе, но Ветка отмахнулась беспечно:
– Регистрация только в шесть вечера, еще отосплюсь.
А Марине надо было поторопиться, дома явно паника: телефон отключен, «хаммера» в гараже нет, Хохол в ярости – к бабке не ходи...
...Он выдернул ее из-за руля и, забросив на плечо как куль с мукой, потащил в дом. И все молча, ни слова – только на скулах вспухают желваки и вены на шее надулись от сдерживаемой злости. Странно: никого ни во дворе, ни в доме, и Егорки нет... И тут Марина вспомнила, что Егора с утра должна была забрать к себе Наталья Марковна, а вечером Сева привезет их сюда ночевать – ведь Коваль же на свадьбу идет.
Пока она раздумывала над этим, Хохол, сорвав шубу и сапоги, поднял ее по лестнице на третий этаж, но неожиданно опустил на ступеньки и, вынув из кармана наручники, прицепил ее руки к перилам. Потом несколькими резкими движениями разорвал в клочья брюки и шелковую блузку. Марина подняла глаза: Женькина морда была перекошена от злости и бешенства, аж искры летели:
– Где... где ты была всю ночь, сучка?! Я с ног сбился... я пацанов по всему городу гонял до утра почти... С кем была?!
Коваль молчала, и тогда он, размахнувшись, ударил ее по щеке – обожгло так, словно раскаленную сковородку приложили, но она не подала вида, только головой мотнула, убирая с глаз челку. Что за этим последует, Коваль тоже хорошо знала... Он лупил ее тонкой плетью так, что в голове мутилось от боли, но Марина не могла ни пошевелиться, ни вскрикнуть – рот он ей тоже предусмотрительно заткнул. Казалось, это никогда не кончится: он швырял плеть в сторону и набрасывался на Марину, вламываясь так, словно собирался порвать, сжимал грудь пальцами, оставляя огромные синяки, снова хватался за плеть. Утомившись, ушел вниз, оставив ее на лестнице, прикованную и раздетую, наливающуюся кровоподтеками и рубцами. Как ни глупо и странно, но ей не было страшно – она знала, что все это не более чем игра в наказание, что еще на час от силы хватит Женькиного запала, а потом он будет жалеть ее, нежно гладить, покрывать поцелуями избитое тело. Она ошиблась только с временным промежутком – он мучил ее до четырех часов и опомнился, только услышав бой больших напольных часов в гостиной:
– Елки-палки! Тебе же еще собираться надо! – он отстегнул наручники и снял маску, притянув Марину к себе и целуя в губы. – Котенок... очень больно?
Она потянулась всем избитым телом и повернулась к севшему на ступеньку Хохлу:
– А сам как думаешь? И что теперь я смогу надеть, чтобы красоту спрятать?
Женька виновато опустил глаза, потом встал, поднял Коваль на руки и понес в джакузи, которую успел включить, но это оказалось плохой идеей – иссеченная спина и зад не собирались терпеть еще и такое издевательство.
– Больно! – охнула Марина, едва опустившись в горячую воду, и Женька сразу вытащил ее, поставил в душевую кабину.
– Давай я осторожно...
– Сама! – пробормотала Коваль, и он вышел, оставив ее одну.
