те суматошные дни.
...В больнице уже ждали. Прямо из машины Марину увезли в операционную, а Хохол метался по приемному покою в поисках Кулика. Нашел в ординаторской, упал на один из стоявших вдоль стены диванов и попросил:
– Будь человеком, узнай, как она...
Лежавший на диване в хирургическом костюме Кулик привстал и обеспокоено взглянул на посетителя. Нехорошее предчувствие оцарапало душу – Хохол не мог приехать просто так...
– Случилось что-то?
– Ранили ее, Валерка... кажется, рядом с сердцем пуля...
Кулик все понял, ему не нужно было дополнительно объяснять, кто эта загадочная «она». Он набросил халат и ушел, а Хохол устало закрыл глаза, откинувшись на спинку дивана. Доктор отсутствовал минут сорок, за это время Женька успел вздремнуть, очнувшись от прикосновения руки к своему плечу:
– Что?!
– Не ори! Жива, в реанимацию увезли.
Хохол весь обмяк и закрыл руками лицо. Вся его поза выражала обреченность, так нехарактерную для этого человека. Валерка сел рядом и хотел что-то сказать, но передумал – что скажешь мужчине, теряющему любимую женщину? Состояние Марины было угрожающим, и заведующий реанимацией честно предупредил, что за исход не ручается, не может дать прогноза даже на ближайшие сутки. Говорить это Хохлу Кулик не решился, неплохо зная его и подозревая, что подобное известие может вызвать непредсказуемые последствия.
Женька просидел неподвижно около десяти минут, потом, стряхнув с себя это состояние, поднял глаза на Кулика:
– Проведи меня и пацанов пару к ней!
– Идем, только шума не поднимайте – это реанимация, меня и так взгреют.
Хохол позвонил Гене, велев отправить троих охранников в приемное отделение. В палате, где лежала Коваль, было прохладно, над кроватью горел светильник, освещая бескровное лицо спящей Марины. Женька опустился рядом с ней на стул, осторожно погладил лежащую поверх одеяла руку:
– Отдыхай, моя маленькая... я все сам сделаю...
Он посидел какое-то время, глядя в темное окно, напряженно о чем-то думая, потом вскочил и пошел прямо на Кулика.
– Валерка! – зашептал он, схватив его за рукав халата и вытаскивая в коридор. – Я прошу: сделай так, чтобы никто не знал, что она жива! Понимаешь – никто, ни одна душа!
Валерка удивленно уставился в лихорадочно поблескивающие серые глаза:
– Спятил? Как я это сделаю?
– Ну, что, нет трупов бесхозных, что ли? Ведь добьют ее, Валерка! Мне не успеть одному, и даже если я тут кругом своих понасажаю – все равно достанут! Ну помоги, прошу тебя! Пусть все считают ее мертвой! Я заплачу за отдельную палату, ты забери ее отсюда к себе в отделение, пусть лежит под чужим именем, а?
Валерка освободил рукав из Женькиных цепких пальцев и вздохнул:
– Вечно с вами на уголовщину попадаешь! Ладно, сейчас в морг звякну, узнаю.
Хохол вернулся в палату – Марина по-прежнему спала, не приходя в себя после наркоза. Женька сел рядом на стул, кивнул троим охранникам, чтобы вышли, и устремил взгляд на бледное лицо Коваль, на чуть подрагивающие ресницы.
– Котенок мой родной... – прошептал он, опуская голову на скрещенные на краю кровати руки. – Не уберег я тебя... Но ничего, зато теперь я точно знаю, что делать...
И сделал – никому, даже Бесу и Ветке, даже племяннику Николаю не пришло в голову, что в гробу, одетая в Маринин строгий костюм, лежит совершенно не Коваль, а какая-то неизвестная проститутка, выпавшая из окна гостиницы.
Приведенный умельцем Вилли в порядок труп не вызвал ни у кого подозрений. С кладбища после похорон Женька уезжал один, самым последним. Оглядев заваленную цветами могилу, Хохол еще раз поправил табличку на временном деревянном кресте, долго смотрел на две могилы, словно хотел запомнить их на всю жизнь, потом развернулся и быстрыми шагами направился к ожидавшему его джипу.
– Фу-у! – выдохнул он, садясь в «Хаммер» и поворачиваясь назад, где на сиденье расположился Вилли. – Кажется, пролезло!
– Я ж обещал, Жека, что сделаю все в лучшем виде! – ухмыльнулся монстр. – Я ж для хозяйки что хошь могу! А там и делать-то сильно ничего не пришлось: макияж, волосы покрасить да переодеть...
– Вот бабки. – Хохол полез в бардачок и вынул пачку долларов, кинул назад. – И Вилли, я тебя прошу: никому ни слова, да? – Он повернулся и внимательно посмотрел в порозовевшее лицо монстра, прячущего деньги в карман куртки.
– Не сомневайся, Жека.
– Ну, тогда бывай!
– Прощай, Хохол.
Вилли тяжело выбрался из джипа и, переваливаясь, как раскормленный селезень, пошел к своей старенькой «Ниве». Женька проводил его взглядом, закурил и тяжело вздохнул. Нужно было ехать домой – там остался сын...
Памятник Хохол заказал черный, мраморныйё с большим портретом, выбитым на плите. Лицо в три четверти, распущенные по плечам волосы, легкая улыбка – такую Коваль знал только он. Когда рабочие, получив расчет, удалились, Хохол сел на лавку, закурил и задумался. Вот и все, в принципе... Осталось только совсем немного – и уже никто никогда не сможет причинить ей зло. Он сделал все, чтобы этого не случилось, он уничтожил все следы того, что она жива. Пусть считают, что избавились от коловшей всем глаза Наковальни, похоронили, оплакали, забыли. И только он, Хохол, теперь был для нее единственным близким человеком, он – и сын, маленький мальчик, которого буквально на второй день после случившегося Женька разрешил-таки привезти из деревни.
Первое время Егорка изводил всех плачем, не спал ночами и постоянно звал Марину, выматывая нервы и Хохлу, и без того измученной заботами и горем Даше, и даже хладнокровной няне Наталье Марковне, вынужденной переехать в коттедж. Мальчик стал плохо есть, то и дело куксился и просился на руки, а засыпал вообще только с Хохлом, который и сам с ног валился от усталости и морального опустошения. Энергия, бурлившая в Женьке все время, пока он занимался устройством дел, иссякла, и он чувствовал себя опустошенным и выжатым, много курил и беспрестанно пил чифир. И только Даша заставляла его съесть что-то и хоть чуть-чуть держать себя в руках.
– Ты о ребенке подумай, Женька! – говорила она, сидя вечерами вместе с ним в кухне, по привычке подперев щеку кулаком. – Ведь нет у него никого теперь, ты только. Сиротой опять остался, второй раз уже!
В такие моменты у Хохла чесался язык рассказать домработнице о том, что Марина жива. Но потом он спохватывался, понимая, что лишний свидетель ему совсем не нужен.
Он долго и серьезно готовился к последнему в этой стране своему крупному делу. Просчитал все мелочи, все варианты, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, что Марина Коваль мертва. Хохол не просто любил ее, но и был обязан ей за то, что она дала ему, за то, что он смог выкарабкаться и разорвать круг, в котором неизбежно оказывается человек, дважды побывавший за решеткой. Марина показала ему, что может быть по-другому, что можно и после тюремного ада стать человеком, обрести семью и счастье, иметь нормальный дом и не оглядываться назад. Она подарила ему свою любовь и вселила уверенность в том, что и он, Хохол, может быть кому-то нужен, он, такой, как есть. Да, пусть их семейную жизнь нельзя было назвать идеальной, но все же это была семья, опора, поддержка, которой Хохол никогда не видел ни от кого в этой жизни. И теперь он должен сделать так, чтобы все это возродилось – пусть даже не в России, а в совершенно чужой и не понятной ему стране. Но там вместе с ним будет его любимая женщина, его Марина, которую он во что бы то ни стало поставит на ноги, вернет к жизни, поможет стать снова прежней. И даже если вдруг этого не случится, если она на всю жизнь останется инвалидом, Хохол готов был смириться и с
