проводила здесь вечера с несколькими приятелями из завсегдатаев заведения, которых в городе так и называли: «господа из диванной». Прозвище это сразу отмечало человека, о нем говорили не иначе, как с усмешкой, в которой сквозили и некоторое уважение, и скрытая зависть.
Мелани Картье овдовела на двадцать пятом году. Муж ее, каретный мастер, удививший Вошан тем, что вдруг сделался владельцем кафе, доставшимся ему по наследству от покойного дядюшки, в один прекрасный день привез Мелани из Монпелье, куда он каждые полгода ездил за винами. Обставляя заведение, он вместе с инвентарем выбрал себе и жену — надо думать, именно такую, какая ему была нужна, — обходительную и умеющую заставить посетителей раскошелиться у буфета. Никто так и не узнал, где он ее выискал; да и женился он на ней лишь через полгода, испытав ее сперва за стойкой. К слову сказать, мнения о Мелани в Вошане расходились: одни считали ее неотразимой, другие называли жандармом. Это была высокого роста женщина с крупными чертами лица и жесткими волосами, падавшими ей на самые глаза. Никто, однако, не отрицал ее умения «опутывать мужчин». У нее были красивые глаза, которыми она умела играть, впиваясь ими в «господ из диванной», таявших и бледневших под ее взглядом. Ходили еще слухи, что у нее соблазнительное тело, а на юге это умеют ценить.
Сам Картье умер странным образом. Поговаривали о ссоре между супругами, о какой-то злокачественной опухоли, образовавшейся в результате пинка ногою в живот. Впрочем, надо сказать, что после смерти мужа Мелани оказалась в весьма затруднительном положении, потому что кафе отнюдь не процветало. Каретник ухлопал дядюшкино наследство, распивая абсент и без конца играя на бильярде. Одно время даже предполагали, что Мелани вынуждена будет ликвидировать предприятие. Но ей нравилась такая жизнь, и для дамы ее склада заведение очень подходило. Ей достаточно было лишь нескольких клиентов, что же касается большого зала, то он мог бы стоять и пустым. В конце концов она ограничилась тем, что оклеила диванную белыми с золотом обоями и покрыла банкетки новым трипом. Сперва она составляла там компанию аптекарю; затем явились владелец макаронной фабрики, стряпчий и чиновник в отставке. И таким образом кафе продолжало существовать, хотя официанту едва ли приходилось выполнять двадцать заказов в день. Власти снисходительно относились к заведению, потому что с виду все было благопристойно, а также из боязни скомпрометировать кое-кого из почтенных обывателей города.
Все же четыре-пять живущих по соседству мелких рантье приходили по вечерам сыграть свою обычную партию в домино. Несмотря на то, что после смерти самого Картье кафе «Париж» приобрело специфический оттенок, они, казалось, этого не замечали и оставались верны старым привычкам. Ввиду того что официант оказался ненужным, Мелани в конце концов его рассчитала. С той поры единственный газовый рожок в углу стала зажигать для игроков Фрозина. Время от времени ватага молодых людей, привлеченных рассказами о Мелани и подстрекаемых желанием с ней познакомиться, с шумным и сконфуженным смехом врывалась в кафе. Их, однако, встречали с высокомерным достоинством. Хозяйка к ним не выходила, но если даже случайно оказывалась в зале, то окидывала их таким уничтожающим взглядом женщины, знающей себе цену, что у них сразу же отнимался язык. Мелани была слишком умна, чтобы растрачиваться на пустяки. В то время как большой зал оставался погруженным в полумрак, освещенный лишь в одном углу, где мелкие рантье машинально передвигали костяшки домино, Мелани собственноручно обслуживала «господ из диванной», любезная без вольностей, позволяя себе лишь опереться на чье-либо плечо, чтобы проследить за каким-нибудь тонким ходом в экарте.
В один прекрасный день «господа из диванной», уже как-то притерпевшиеся друг к другу, были неприятно поражены, увидев, что там расположился капитан Бюрль. Утром он будто бы зашел в кафе выпить стаканчик вермута и, оставшись наедине с Мелани, разговорился с ней. Когда он вечером снова явился туда, Фрозина сразу же пропустила его в диванную.
Не прошло и двух дней, как Бюрль полностью водворился там, не обратив, однако, в бегство ни аптекаря, ни владельца макаронной фабрики, ни стряпчего, ни чиновника в отставке. Капитан, приземистый и коренастый, обожал дородных женщин. В полку ему дали прозвище «Юбочник» из-за его вечной жажды женщины и ненасытной похоти, которую он удовлетворял где попало и с кем попало и проявлявшейся тем неистовее, чем крупнее был предмет его вожделений. Когда офицеры или даже простые солдаты встречали какие-нибудь выпирающие телеса, избыток прелестей или же заплывшую жиром тушу, они, независимо от того, была ли она в лохмотьях или в шелку, неизменно восклицали: «Вот была бы находка для этого проклятого Юбочника!» Все для него были одинаково хороши; и по вечерам, собравшись компанией, его знакомые пророчили, что это в конце концов сведет его в могилу. Вот почему пышнотелая Мелани овладела им с такой неотразимой силой. Он потерял голову, он весь растворился в своей страсти. Через две недели он впал в отупение влюбленного толстяка, который выматывает себя, не худея. Его глазки, еле видные на обрюзгшей физиономии, следили за вдовой взглядом побитой собаки. Он забывался в постоянном экстазе перед ее широким, мужеподобным лицом, обрамленным жесткими, как щетина, волосами. Из боязни, как бы она, по его собственному выражению, «не лишила его пайка», он терпел «господ из диванной» и до последнего гроша отдавал ей все свое жалованье. Какой-то сержант метко выразился про него: «Наш Юбочник нашел свое болото, так он в нем и сгниет. Пропащий человек!»
Было около десяти часов вечера, когда майор Лагит во второй раз яростно распахнул двери кафе «Париж». В раскрытую со всего размаха створку на миг мелькнула площадь Суда, превратившаяся в озеро жидкой грязи и словно клокочущая под ужасающим ливнем. Майор, теперь уже промокший насквозь, оставляя за собой потоки воды, направился прямо к стойке, за которой с романом в руках восседала Фрозина.
— Дрянь ты эдакая! — прогремел он. — Над офицером издеваться вздумала?.. Тебя бы следовало...
И он занес руку, намереваясь влепить ей оплеуху, которая уложила бы на месте быка. Но служанка испуганно отпрянула назад, между тем как посетители, разинув рты, с изумлением повернули головы к стойке. Майор, однако, не мешкал; толкнув дверь в диванную, он очутился между Бюрлем и Мелани как раз в тот момент, когда последняя, жеманясь, поила капитана грогом из ложечки, наподобие того, как кормят ручного чижика. В тот вечер в кафе приходили только чиновник в отставке и аптекарь, но оба они, преисполненные горечи, удалились очень рано. И Мелани, которой как раз до зарезу нужны были триста франков, воспользовалась случаем, чтобы подольститься к Бюрлю.
— Ну, ну, любимчик... Открой-ка свой ротик...
Вкусно, а? Поросеночек ты мой!
Капитан с помутневшим взглядом, осовелый и весь красный, с блаженным видом обсасывал ложечку.
— Будь ты проклят! — еще с порога заорал майор. — У тебя что, теперь бабы вместо часовых? Мне говорят, тебя здесь нет, меня выставляют за дверь, а ты, оказывается, изволишь тут дурака валять!
Бюрль отстранил от себя грог и весь затрясся. Разъяренная Мелани резким движением шагнула вперед, словно собираясь заслонить его своим крупным телом. Но Лагит в упор посмотрел на нее с тем спокойным и решительным видом, по которому женщины сразу узнают, что им грозит оплеуха.
— Оставьте нас, — только и произнес он.
Она с минуту колебалась. Но, словно уже почувствовав пощечину, бледная от злости, ушла к Фрозине за стойку.
Когда они наконец очутились одни, майор Лагит вплотную подошел к капитану Бюрлю; скрестив руки на груди и пригнув голову, он рявкнул ему прямо в лицо:
— Подлец!
Тот, ошеломленный, хотел было рассердиться. Но майор не дал ему опомниться.
— Молчи!.. Ты подлейшим образом подвел товарища! Ты подсовывал мне фальшивые векселя, из-за которых мы оба можем угодить на каторгу. Разве это честно, а? Разве можно выкидывать такие фокусы, когда уже более тридцати лет знаешь друг друга?
Бюрль, мертвенно-бледный, снова опустился на стул. Лихорадочная дрожь сотрясала его тело. Майор, кружась вокруг него и стуча кулаком по столу, продолжал:
— Итак, ты проворовался, как писаришка, ради этой дылды!.. Если б ты крал ради матери, это бы еще куда ни шло. Но, черт возьми, красть казенные деньги и тащить их в этот вертеп — вот что больше всего меня возмущает... Скажи, пожалуйста, что такое сидит у тебя в башке, чтобы в твои-то годы выматывать себя с эдакой бабищей? Не лги, я только что сам видел, каким вы тут занимаетесь свинством.
