– Договорился один такой… А, ладно! Что бы там ни случилось – за Антарктиду! По последней.
Звякнули кружками, выпили, задвигали челюстями, жуя зеленые хрюкающие помидоры. Душевно…
– А может, он прав? – спросил Непрухин, одной рукой смахивая набежавшую слезу, а другой указывая на Шеклтона. – Сколько тут у нас э… станций? У нас четыре действующих да еще три можно расконсервировать, у американцев – теоретически шесть, у австралийцев – три, у англичан, аргентинцев и китайцев по две, у французов, бельгийцев и новозеландцев по одной, у японцев и чилийцев обратно по две, потом еще норвежцы, южноафриканцы, поляки… кто там еще?
– Украинцы, – подсказал Ломаев.
– Точно, у них старая английская станция, им подарили… Да я же их вчера в эфире слышал, значит, в этом году они собрались зимовать. В общем, бери на круг человек пятьсот, а то и тысячу. Если всем объединиться, то… Генка, ты представляешь, что будет?
– А что будет? – спросил Ломаев.
Глаза у Непрухина горели – совсем как у Шеклтона две минуты назад. Чудилось в них синее спиртовое пламя.
– Не солидарность никакая, этого мало. Го-су-дар-ство, понял? Новое и суверенное государство Антарктида. Скажем, э… Антарктическая Федерация… или Конфедерация, не суть важно, потом решим. Самопровозглашение, понял? Страны, какие послабее, нас поддержат, только чтобы у сильных кусок из лап ушел. А вступим в ООН – съешь нас тогда без хрена! Вот им! – Непрухин попытался отбить положенное «им» на локте и едва не сверзился с табурета. – Ерема-то прав, только не успел договорить, потому что устал…
– А Россия? – нахмурился Ломаев.
– Поддержит в числе первых. На что спорим?
– Я о другом. О России ты не думаешь? Ну ладно, Вашингтонский договор державы похерят, тут я согласен… Но, по-моему, раз де-факто мы сидим тут, то России при дележе должен отойти кусок. Хотя бы вот эта Земля Уилкса…
– И что Россия будет с нею делать, а? Сам подумай. Генка, ты чего, а? Аляску вспомни, Калифорнию. А ведь тогда мы сильные были, и все равно оказалось, что руки коротки…
Ломаев тяжко вздохнул и стал мрачен.
– Не знаю… Может, базу для флота… бесплатную. Вместо Камрани.
– Это какого флота? – прищурился Непрухин. – Это ржавого, да? Того, что из Владивостока никак не может выйти?
– Заткнись.
– Сам заткнись. Россия нам еще спасибо скажет, это я тебе говорю. Многополюсность мира, равновесие и все такое. Одним полюсом больше – какая, на фиг, разница? Лишь бы не меньше.
– Давай перекурим, – сказал Ломаев.
– А гости?
– Потерпят. Во сне легко терпеть.
Затянулись «Примой». По комнате поплыл дым, дышать стало труднее.
– Ты хоть бы дверь на минуту приоткрыл, – укорил Ломаев. – Задохнемся ведь. Это у тебя от духоты мысли такие дурацкие.
На то, чтобы, хватаясь за стенки и шкафы с аппаратурой, преодолеть расстояние от стола до двери, Непрухину потребовалось полминуты. Струя холодного воздуха, не сухого, как обычно, а влажного, промозглого, потекла по ногам. Сидящий на полу Макинтош замычал и зашевелился, но не проснулся.
– Назад, Тохтамыш! – заорал вдруг Непрухин, и чей-то мокрый нос коснулся свесившейся со стола ладони Ломаева. – Брысь! Пшел вон, скотина!
Пока выгоняли лохматого Тохтамыша, нипочем не желавшего ночевать в холодном тумане, скулящего, уворачивающегося от рук и огрызающегося, домик совсем выстудило. Дрожа, захлопнули дверь и, не обращая внимания на скулеж и царапанье, набуровили еще по двадцать капель. Сглотнули без тоста и закуски.
– Суки, – невнятно, но с чувством произнес Ломаев. – Вот суки.
– Точно, – согласился Непрухин. – Дай пять. А кто суки?
– Да все… Все, кто гробит Антарктиду. Все, кто сидит и ничего… ничего, блин, сделать не может. Вот как ты и я. Тошно мне, Игорь, не могу я так… Включи радио, что ли, давай послушаем, что в мире делается…
Минут через пять стало ясно, что ничего особенного в мире не делалось. То есть ничего такого, что было бы невозможно предсказать заранее. Недолго послушали американцев и новозеландцев, затем поймали на КВ русский «Маяк». Повсюду в блоках новостей шло одно и то же: передавались новые координаты Антарктиды, сообщалось о жертвах цунами, пропавших самолетах, сбившихся с курса судах и тревожной судьбе полинезийцев, чьи острова в одночасье скакнули в южные полярные широты. Эксперты- геофизики не могли сказать ничего вразумительного, солидные религиозные конфессии реагировали лишь призывами молиться, уповая на безграничное милосердие всевышнего, а несолидные выступали с жутковато-злорадными заявлениями и пророчествами – мол, то ли еще будет, гореть вам синим пламенем, схизматики, и поделом. Совет Безопасности ООН заседал со вчерашнего дня, однако не принял пока никакой резолюции. В Москве плюс один градус, осадки, налипание мокрого снега.
– Во связь, – с блаженной улыбкой сказал Непрухин и уронил подбородок с кулака. – Ни тебе ионосферной непрух… непроходимости, ни какой другой фигни… Не, я тащусь…
– Выключи, – морщась, как от мигрени, потребовал Ломаев.
