занятия и хотел казаться рассеянным. Но нам известно, что посреди рассеяния, мирных трудов военного ремесла и балов он любил уделять несколько часов науке…»{22} Кстати, сам генерал Милорадович прошел курс гуманитарных наук в Кенигсбергском университете, изучал артиллерию и фортификацию в Страсбурге и Меце, отлично играл на клавикордах, что не мешало ему слыть человеком невежественным, лишенным всякого образования. Не исключено, что, повинуясь моде, «наш Роланд и наш Боярд» (В. А. Жуковский) старался выглядеть и «вдохновенным» и «рассеянным» одновременно. Вероятно, по этой же причине князь Багратион не стремился поразить окружающих знанием «азиатических» языков — персидского, турецкого и грузинского, которыми владел его отец, проживший большую часть жизни в Персии и не говоривший по-русски. Лишь из раннего послужного списка Багратиона явствует, что в юности, в чине сержанта, по повелению светлейшего князя Г. А. Потемкина-Таврического, он находился «с посланником аги Магомет-хана Персидского»{23}. Более того, 20 мая 1807 года военачальник отправил с театра боевых действий любопытное письмо вдовствующей императрице Марии Федоровне. Вот что сообщает о содержании этого письма биограф полководца: «Оно показывает Багратиона с неожиданной стороны. Он пишет… о своих рисунках. Багратион сообщает императрице о том, что он уже высылал рисунки Екатерине Павловне (сестре Александра I. —
Показательно, что за «знания в зрелых летах» некоторые русские офицеры в полном смысле слова сражались. Так, граф Василий Васильевич Орлов-Денисов, «покрывшийся славою в войнах 1808, 1812, 1813 и 1814 годов, — человек весьма замечательный не одними военными подвигами и храбростью, он был искренним любителем просвещения и литературы. Прежде на Дону чуждались школьного образования, и граф В. В. Орлов-Денисов, сын войскового атамана Орлова и внук знаменитого Федора Петровича Денисова, возведенного императором Павлом за заслуги в графское достоинство, вступив на службу на двенадцатом году от рождения, не знал ничего, кроме русской грамоты. Будучи уже войсковым старшиною и находясь в Петербурге, граф Василий Васильевич, получая скудное содержание от богатых своих родителей, начал учиться в частном пансионе (на Кирочной улице, близ Аннинской лютеранской церкви). Вместе с другими воспитанниками прошел весь курс школьный и изучил языки французский и немецкий. Пример единственный благородной страсти к образованию! Державин любил графа В. В. Орлова-Денисова и, узнав, что он не в состоянии платить учителям на дому, присоветовал ему вступить в пансион, сказав, что
Безусловно, обстоятельства менялись. С воцарением Александра I возникла мода на образование, поставившая в затруднительное положение тех офицеров, кого на 1812 год можно причислить к «среднему возрасту» — от 25 до 45 лет. Их «лучший возраст» пришелся на те времена, когда, выучившись читать и писать, получить так называемое среднее образование было решительно негде потому, что только в 1803 году император утвердил «Предварительные правила народного просвещения», по которым гимназии или губернские училища открывались в каждом губернском городе. Но согласно данным «Статистического изображения городов и посадов Российской империи», даже в конце царствования Александра I в 1825 году «из 533 штатных городов, 102 заштатных и 51 местечек и посадов не имели ни одного учебного заведения 131 штатный город, 81 заштатный и 47 посадов и местечек»{26} . Тем же, кому было на 1812 год от 15 до 25 лет, приобретать знания стало легче. Например, Дмитрий Васильевич Душенкевич, происходивший из семьи дворян Херсонской губернии, как раз достигший ко времени вторжения Наполеона в Россию своего пятнадцатилетия, получил знания в соответствии как со старыми, так и с новыми веяниями в системе образования: «Я родился 1797 года, до 1807-го меня растили и учили по обычаям края и тогдашнего времени, то есть, когда сделался я в состоянии оказывать шалости и непослушание, меня стали посылать к нашему сельскому дьячку, где обучался церковному чтению и приноравливался подтягивать клиросному гласу. Потом к учителю деревенскому в дом соседа отдан; откуда в уездный город к учителю детей генеральского шефа и казначею Елисаветградского полка поручику Сугакову; потом в дом генерала Орлова в селе Матасове; с его детьми малое время учился, потом в пансион и Елисаветградское уездное училище <…>» {27}.
Тем, кто был немногим старше Д. В. Душенкевича, выйти за пределы начального образования оказалось несравненно труднее. При отсутствии учебных заведений соответственно не существовало и строгой системы «среднего образования». Неудивительно, что знания по отдельным предметам многие офицеры 12-го года также получили на дому. В этом случае вопрос о том, что надлежит знать офицеру, решался родителями индивидуально, в соответствии с их вкусами и понятиями. Вернемся к запискам С. А. Тучкова: «…как у него было несколько учителей: лютеранский пастор, который обучал его немецкому языку, затем в Санкт-Петербурге отец нанял своему сыну учителя-датчанина, со свидетельством Академии наук, который преподавал без методы, как он находил лучше: мучил выписками из Священного Писания и речами своего сочинения, которые заставлял выучивать на память, а <…> тот, кто преподавал мне русский язык, ни малейшего понятия не имел ни о грамматике, ни о правописании, а старался бегло научить меня только читать и чисто ставить буквы…» Далее Сергей Тучков вспоминает, что отец его имел в доме своем большую чертежную мастерскую, в которой занимались составлением и отделкою планов разных инженерных работ многие офицеры и унтер-офицеры. Он склонял некоторых из них обучать Сергея и его братьев арифметике, геометрии, фортификации, артиллерии и рисованию. С. А. Тучков следующим образом описывает воззрения своего отца на то, какие науки нужны будущему офицеру: «Физику и химию, наипаче механику, хотя почитал он нужными, но не имел случая преподавать нам сии науки. Словесность, а наипаче стихотворство почитал он совершенно пустым делом, равно как музыку… Отец мой не хотел также, чтобы кто из нас учился латинскому языку, и говорил, что он нужен только для попов и лекарей. О греческом мало кто имел тогда в России понятие, да и теперь немногие. Теология и философия казались ему совсем неприличными науками для военного человека»{28} .
«Приличным наукам» будущие офицеры могли обучиться в первую очередь в кадетских корпусах, куда поступали обыкновенно в возрасте семи-восьми лет. Однако многодетные родители отправляли своих детей «в люди» в возрасте пяти лет. Их принимали в отделение для малолеток, вверяя попечению воспитательниц. В конце XVIII столетия в России существовали: Сухопутный шляхетный (1-й кадетский), Артиллерийский и Инженерный (2-й кадетский) корпуса, Морской кадетский корпус, а также Шкловский графа Зорича (впоследствии Смоленский, затем Гродненский) кадетский корпус. Кроме того, существовал еще и Императорский Военно-сиротский дом, а с 1793 года фортификацию и артиллерию стали преподавать в Казанской гимназии. В 1802 году был образован Пажеский Его Императорского Величества корпус, готовивший офицеров в Свиту Его Императорского Величества и в гвардию.
Казалось бы, наилучшим образом можно было подготовить себя к военной карьере в кадетских корпусах, находившихся в Санкт-Петербурге. Однако и там система образования во многом определялась пристрастиями руководства корпуса. Например, выпускники 1-го кадетского корпуса в пору, когда директором там был граф Ф. Е. Ангальт (в 1812 году им примерно от 35 до 40 лет), явно отличались даром красноречия и великолепным знанием античности. Ф. В. Булгарин вспоминал: «Главное правило графа Ангальта состояло в том, что первый признак хорошего воспитания есть умение объяснять мысли свои словом и пером; что воин и гражданский чиновник должны непременно писать правильно на родном языке, и даже выражаться щегольски, и знать притом основательно хотя один из иностранных языков, особенно французский <…>. Это же самое повторяли нам офицеры и некоторые учители, особенно Железников и Лантинг.
'Какая польза в учености, в познаниях, если человек не может употребить их в дело, не умея объяснить или передать того, что у него в голове! — говорил Лантинг. — <…> Чем живут Рим и Греция? Писателями! — Кагул, Рымник важнее Фермопил и Марафонской битвы, и переход Суворова через Альпы затмевает славу Аннибала; но подвиги древности кажутся выше, потому что изображены
