подробностями, которые были скрыты от взоров и Г. П. Мешетича, и А. И. Михайловского-Данилевского, видевшего картину в целом, не останавливая взгляда на деталях: «В назначенный день для высочайшего смотра выведены были войска на парадное место, а мы построились в три линии лицом к западу, и перед нами была вышеупомянутая гора. Она отделялась от гряды гор, за которыми находился городок; с левой стороны на скате ее стоял телеграф. В 10 часов прибыли на холм Государь, австрийский император и прусский король с многочисленной свитой: телеграф сделал знак I+I. Выстрел на горе из пушки был сигналом о прибытии высоких особ. Войска взяли ружья на плечо, музыка заиграла, и люди закричали троекратное ура! И открыли батальный огонь вместе с артиллерией по три заряда. Молодые артиллерийские лошади испугались и понеслись с зарядными ящиками и с передками между линиями. При этом случае несколько человек лишились жизни.
По окончании пальбы построили колонны справа побатальонно, и потом сомкнули две общие колонны, сделали перемену дирекции налево, взяли к ноге и ожидали пока приехал Государь на назначенное место для церемониального марша. Начался церемониальный марш, и полки пошли сомкнутыми колоннами побатальонно, имея между себя интервалы на взводную дистанцию. При движении войска поднялась ужасная пыль и легла на нас толстым слоем, покрыла все наши изъянности и недостатки. Удивительно, как могли вытерпеть Государи на сильном жару жгучую пыль. Все имели равного цвета одежду, серая пыль покрыла всех. Прошедши таким образом, войска возвратились в лагерь при закате солнца.
На другой день назначен был церковный парад. Для этого поставлены были три походные церкви на покатости гор, склонявшихся от города к юго-западу. <…> Войска собрались к этому месту без ружей и построились. <…> Амуниция наша уже не имела лаку, но и тут нам помогла услужливая французская пыль. По окончании обедни войска пошли обратно к своим местам в лагерь, который находился от этого места не менее четырех верст. День был жаркий, но пехотные солдаты пришли все, а кирасиры без привычки попадали многие на дороге»{48}.
Впрочем, у Михайловского-Данилевского были в тот день свои огорчения: «Государь был столь доволен смотром, что сказал сии слова: 'Я вижу, что моя армия первая в свете, для нее нет ничего невозможного, и по самому наружному виду ее никакие войска с нею сравняться не могут'. Сего дня имел я новое доказательство, как Император не любит вспоминать об Отечественной войне. Генерал- квартирмейстер Толь, который немного после нас приехал на Монтеме, смотря на выстроившуюся армию, сказал Его Величеству: 'Как приятно, что сего дня память Бородинскому сражению'. Государь не отвечал ни слова и отвернулся. Вслед за ним приехал лейб-медик Виллие, сделал замечание почти такого же содержания и получил такой же молчаливый ответ»{49} . Для государя императора парад олицетворял торжество мира и порядка в Европе, в то время как события 1812 года навсегда были связаны в его душе с разорением империи и ощущением хаоса, в котором он едва не затерялся. Парад в Вертю был знаковым выражением того, что все встало на привычные места…
Вместо послесловия к главе приведем случай, происшедший с нашим героем в конце царствования императора Александра. «Вместе с рассветом изволил выехать Государь и произвел маневр в таком порядке, как будто это было действительно в сражении безо всяких предварительных учений. Генерал Дибич, получая словесные приказания Его Величества, писал карандашом на лоскутке бумаги и рассылал их дивизионным и бригадным начальникам. Я получил такую записочку и перешел с бригадой на назначенное место. Таким образом, передвигаясь с места на место, подошли к деревне, близ самого города лежащей, и тут завязалось сражение; полки мои стояли в колоннах, и застрельщики действовали впереди. Я заметил некоторый беспорядок в резерве, поскакал исправить это, но, возвратясь к колоннам, нашел, что в одном полку построены были батальонные каре, а в другом ротные колонны: меня это взорвало гневом. Подскакав к полковым командирам, я закричал громко: 'Кто смел здесь без меня распоряжаться?' Но те опустили шпаги и молчали, а я с досады ничего не замечал. Но в это время взял меня кто-то за руку. Я взглянул и испугался: это был Государь. 'Прекрасная бригада, — сказал он, — давно ли, брат, командуешь ею?' — 'Не более десяти месяцев', — отвечал я Его Величеству»{50} .
ДНИ МИРА
Хорошее было время; хорошо служилось и еще лучше все веселились.
Как складывалась мирная жизнь офицеров эпохи 1812 года в часы свободные от парадов, смотров и учений? Впрочем, парадная сторона военной службы оставляла им не слишком много времени для досуга, который каждый организовывал по своему вкусу. «Детей Марса» в ту пору нельзя назвать читающим поколением. Нет, это отнюдь не означает, что среди них не находилось любителей чтения, стремившихся ознакомиться со всеми книжными новинками. Однако среди родителей наших героев было немало поборников «естественного воспитания», декларированного Ж. Ж. Руссо. Даже те, кто и не был знаком с педагогической системой знаменитого швейцарца, рассуждали под стать одному из персонажей знаменитой комедии Д. И. Фонвизина: «От чтения книг бывают приливы к голове и впадение в совершенно дураческое состояние». Даже просвещенный вельможа граф С. Р. Воронцов сообщал из Лондона родственникам о своем сыне: «…Он очень любит читать: между тем все это ничуть не вредит его здоровью, потому что он беспрестанно бывает на открытом воздухе и каждый день ездит верхом, что много укрепляет его телосложение». Пройдет всего несколько десятилетий, и философы подметят, что, много читая, «человек приучается мыслить страдательно». Большинство русских офицеров в эпоху 12-го года страдательно не мыслили, поэтому это поколение военных в целом может быть охарактеризовано словами историка В. К. Ключевского, высказанными в адрес Екатерины II: «…земная даль манила их гораздо больше, чем небесная высь». Миру «невидимому» они предпочитали мир «видимый» и «осязаемый» и были, по выражению М. Ю. Лермонтова, не «созерцателями», а «деятелями». Их интересовало то, в чем они могли принять личное участие, или в крайнем случае то, что могли увидеть своими глазами. Вспомним, что даже великих князей Александра и Константина учили сажать горох и репу!
Неудивительно, что и в своем ремесле военные той эпохи предпочитали совершенствоваться на практике (благо недостатка в ней не было), нежели омрачать свою жизнь книжной премудростью. Наглядным свидетельством тому, как обстояло дело с чтением книг среди «героев нашего времени», служит обращение военного министра М. Б. Барклая де Толли к начальнику 18-й пехотной дивизии генерал-майору князю Щербатову, известному своими познаниями: «Милостивый государь мой, князь Алексей Григорьевич! Доходят до меня известия, что в некоторых полках офицеры совсем не читают присылаемых от правительства книг, и оне или растеряны, или хранятся как казенная собственность. Имея искреннее уважение к достоинствам Вашего Сиятельства, я почел приличным разделить с Вами попечение мое о склонении офицеров к чтению и вообще к занятию началами воинского искусства.
Я не стану распространяться о необходимости военного просвещения для офицеров. Вашему Сиятельству столько же известно, как и мне, сколь полезно для общественного блага дать истинное понятие молодым офицерам нашим о благородстве их служения и о внушении им вкуса к познанию тех начал, на коих оно основано…»{1}
Не будем все же осуждать русских офицеров в отсутствии страсти к чтению. Они жили в эпоху, насыщенную замечательными событиями, которые порой вытесняли из их повседневности книжный мир. Книги, действительно, были уделом тех, кто страдал. Так, во время Тильзитского мира маршал И. Мюрат спросил у королевы Луизы Прусской, глубоко потрясенной сокрушительным поражением своей державы в войне с Наполеоном: «Чем развлекаетесь Вы, Ваше Величество в Мемеле?» — «Чтением». — «Что читаете Вы, Ваше Величество?» — «Историю прошлого». — «Но ведь и настоящая эпоха представляет события,
